Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…

И Анна при этих словах, полных горечи и грусти, не могла не подойти к мадам Элизе и обнять ее со спины, обхватив руками крепко и прижимаясь щекой к ее тонкому плечу.

— Вы — самое лучшее, что мог бы выбрать папенька для меня, — прошептала в спину мадам Элизе. Та оставила свое прежнее занятие и положила свои ладони на тонкие руки Анны.

— Ах, ненадобно мне льстить, ma chere Annette, — с легкой грустью проговорила она в ответ на замечание своей подопечной. — Я же вижу все сама. Могу только найти себе оправдание, что недостатки твоего воспитания случились из-за моей чрезмерной любви к тебе. Как и от любви твоего отца. Он любил Петра Михайловича и тебя à la folie [626] Безумно, безрассудно (фр.) .

Анна закрыла глаза и мысленно взмолилась, чтобы мадам Элиза не продолжила свою мысль. Вспоминать об отце даже спустя годы было очень тяжело. Вспоминать о своем обмане было еще тяжелее. Лгать ему в глаза, когда он спрашивал о ее венчальных планах, говорить коротко о несуществующих письмах жениха, когда отец осведомлялся, о чем пишет Оленин к ней. Пытаться удержать спокойствие на лице, когда он напоминал ей о разных делах усадебных, которые Андрей, как хозяин, не должен упустить из вида. Со страхом ждать дня возвращения русской армии из Заграничного похода, зная, что в тот день ее домик лжи рассыплется в прах. И в то же время с какой-то странной радостью. Ведь Анна не лгала отцу только в одном — когда говорила с ним об Андрее и своем ожидании, когда молилась стоя на коленях возле него о том, чтобы уберегли святые Оленина и от пули, и от удара сабельного. И в том, что ждет каждое ответное письмо Андрея даже с большим нетерпением, чем Михаил Львович.

— Как же скупо он пишет! — восклицал тот всякий раз. — Только о переходах да боях. Это-то я проведаю из «Ведомостей» скорее! Что ж он?! Верно, все слова в письмах к тебе растратил. Для старика — только вежливость скупая…

И Анна не знала, что ответить на это. Только отводила взгляд в сторону, стараясь не выдать себя с головой в своей лжи и тем самым не охладить отношения с отцом, как когда-то…

Но, хвала небесам, мадам Элиза продолжила свою речь не о Михаиле Львовиче, а о недавней визитерше:

— Полагаю, тут еще неловкость от того, как взглянет на сей визит мадам Оленина. Ни для кого не секрет ее мнение по поводу нашего соседства. А по толкам, дама она строгих правил, и суровости в ней вдоволь. Оттого и суетна была Софья Павловна нынче. Я надеюсь, ты не особенно огорчишься, ma chere, если визит тот не повторится более?

Но мадам Элиза ошиблась. Софи пришла через день и навещала далее почти каждый день Анну, с каждым разом теряя свою нервозность и неловкость, становясь все более открытой и расположенной к ней. Анна была рада этим визитам. Сперва — надеясь получить невольную союзницу в той борьбе, которую планировала развернуть этим летом, в попытках вернуть сердце, которое так легко завоевала когда-то и так же легко потеряла. А потом, когда вернулся голос, и доктор Мантель наконец-то позволил говорить, уже ждала прихода Софи, как подруги, насколько бы это преждевременно ни звучало.

Анну поражало, насколько знания Софи были глубже и шире, чем у нее самой. Она не только читала и говорила свободно на немецком и итальянском языках, но была знакома с трудами многих авторов, которые Анне бы и в голову не пришло читать. Она разбиралась не только в домоводстве отменно, но и в географии, рассказывая обо всех городах и странах, где довелось побывать ее брату (как-то раз даже приказала принести с собой, видя заинтересованность Анны, большую карту Европы, некогда принадлежавшую Михаилу Львовичу и показала весь путь русской армии от Вильно до Парижа).

— Ах, как бы я хотела тоже увидеть то, что Андрей Павлович видел своими глазами! — задумчиво говорила Софи, когда пальчиком остановилась на местечке карты с названием «Dresde» [627] Дрезден (фр.) . — Andre столько рассказывал! Галереи с великолепными картинами и статуями! Узкие европейские улочки и широкие площади с монументами! Удивительно! Вдохнуть того же воздуха, что и Гете, Шиллер, Расин, Корнель…

А Анна только смотрела на карту и удивлялась, как далеко продвинулась от границ русская армия, тому, сколько сражений той довелось принять прежде, чем дойти до границы столицы Франции.

И в рукоделии Софи превзошла Анну, пришлось признать той, когда они однажды договорились занять себя не только беседой, но и работой. Собственная вышивка показалась Анне такой неаккуратной, такой несовершенной, по сравнению с работой Софи. Дивные цветы, волшебные птицы с широкими крылами разноцветных перьев… Чудо, а не работа!

— Полноте, — смутилась Софи в ответ на комплименты Анны. — Это не моих рук творение. Сама бы я не создала такой работы. Это мне Andre привез из Франции картинки. И нити. Они же тоже важны. У меня изумительные шелковые нити! Таких тут не достать, как закрылись многие колониальные лавки. А желаете, я вам принесу их следующего дня? — вдруг встрепенулась Софи, а потом широко улыбнулась своей мысли. — Я вам принесу, не спорьте даже! Мне Andre столько их привез из Франции, что и не счесть! Он так добр ко мне… не каждый брат подумает, что сестре необходимы все эти мелочи, которые он прикупил для меня. И маменьке много привез. А какие кружева! Какое шитье!

Софи что-то еще говорила взбудоражено, но Анна уже не слушала ее, пытаясь удержать на губах улыбку. Слова Софи с его страшным смыслом так больно ударили в еще незажившее, в не затянувшееся шрамом больное место, что даже дыхание перехватило. Верно, не каждый брат способен знать, что необходимо для простого женского счастья, что надобно привезти из Европы тоскующим по прежнему изобилию модницам. А вот женщина знает то доподлинно и может подсказать. Готова поспорить на что угодно, думала Анна, разбирая на следующий день принесенные в дар для нее мотки с нитками, что эти самые нити тоже выбирала она, Мари! Оттого и переменилось ее настроение в те минуты, ушла былая легкость, с которой они беседовали прежде с Софи. А объяснить разве можно было своей собеседнице, отчего так стала неразговорчива вдруг и отчего так не рада подаркам?

А потом и вовсе помрачнела, когда Софи заговорила о прогулке, которую намечали через два дня. Планировалось, что выедут поутру, когда еще не так будет припекать солнце, на колясках и верхом и двигаться будут медленным шагом до дальнего луга на границе Святогорского и имения Голицыных. Там и будет сервирован поздний завтрак, а после и легкий обед. Там и пробудут до того момента, как пойдет солнце к краю земли, проводя время кто за играми подвижными и забавами, кто за беседами неспешными, а кто и в легкой дреме под тенью тентов или деревьев.

Ранее Анна бы только воодушевилась при упоминании о предстоящем развлечении, но не ныне, когда ее присутствие на этой прогулке зависело от решения тетушки. Веру Александровну и Катиш ждали в Милорадово со дня на день, как рассказала Софи. Bien sûr, они будут жить в усадебном доме, как гости Олениных. Быть может, из-за этого невольного раздельного проживания Анна чувствовала себя ныне совсем лишней на предстоящих гуляниях? Быть может, потому вдруг пропало желание вообще принимать в них участие?