Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…

— Madam ma tantine, ça suffit! S'il vous plaît, ça suffit! [645] Мадам тетушка, довольно! Пожалуйста, довольно! (фр.) — вдруг прервала ее речь Анна, и Вера Александровна даже на миг дара речи лишилась от подобной дерзости. — Я понимаю, вы искренне убеждены, что его сиятельство наиболее предпочтительная кандидатура для моей будущности. Я и сама была убеждена в том еще недавно. Но, мадам, я не могу… я просто не могу стать его супругой.

— Разве у тебя есть выбор, ma chere? После всего, что сотворено тобой. После того, что позволила думать, — холодно осведомилась Вера Александровна, разозленная упорством Анны.

О Бог! Неужели она не видит всех преимуществ брака, который предлагался ей? Ведь судя по тому, что узнала в Милорадово Вера Александровна, она ошиблась в Москве, когда так спешно открыла Оленину планы князя Чаговского-Вольного в отношении Анны. Коли б было что, то мадам Павлишина тотчас проведала бы. А так… За месяц проживания бок о бок в одном имении — il n'en est rien [646] Ничего подобного (фр.) ! Только себе боль сердечную заработала да мигрень из-за переживаний…

И потом — Анна ничуть не переменилась, как обратила внимание на прогулке Вера Александровна. Сперва, верно, была тиха на удивление, и глаз не поднимала лишний раз, но чем дальше отъезжала от Милорадово их коляска, тем больше менялась Анна. Она уже не скрывала своей радости от ветерка, бьющего ей в лицо, засверкали глаза, расправила плечи и спину и привычным уже Вере Александровне взглядом («вон я какая, смотрите-ка на меня») то и дело окидывала едущих вровень поезду из колясок всадников.

Даже Софи, сидящая возле той, отчего-то стала взбудораженной этой поездкой, отбросив привычное спокойствие и степенность. Они вместе рассмеялись, когда ветер, будто играя с Анной, сбросил у нее шляпку с головы, ленты которой та ослабила. Катиш же была хмурой и неразговорчивой по обыкновению, только краснела, когда встречалась ненароком взглядами с кем-то из всадников, то и дело бросающих взоры на их коляску. Вера Александровна понимала, что она может быть не в духе еще и от того, что та, которую Катиш полагала своей близкой подругой, ныне подле Анны, и, судя по виду их, тем было вполне достаточно общества друг друга.

— Вы должны сказать Аннет, маменька, — прошептала Катиш Вере Александровне, когда коляски уже прибыли на луг, и все спешивались, чтобы размять ноги после поездки. — Она ведет себя неподобающе вовсе…

В это время Аннет сходила из коляски, приняв руку одного из приглашенных в Милорадово офицеров, поблагодарила того взмахом ресниц и благодарной улыбкой с легкой ноткой кокетства, скользнувшей в той. Будто сызнова вернулась та знакомая Вере Александровне Анна, очнувшись от того морока печали, который неизменно читался в глазах племянницы последние годы.

— Ma chere, — сказала в ответ дочери тогда Вера Александровна. — У вашей кузины было прежде столь мало поводов радоваться, pas? Так не грешно лишать ее ныне их? Вы бы лучше тоже улыбнулись, ma bonne, а то недовольство ваше вовсе не к месту… а складки вот эти, на челе вашем, до последнего дня останутся…

Но все же, невзирая на отповедь дочери, решилась переговорить с племянницей о том, чтобы та чуть пригасила тепло улыбок, которыми одаривала окружающих так щедро ныне. От греха подальше! Мало ли толков ныне? Мало ли будет их в будущем? Девице всегда следует быть осторожной на людях, подобная живость лишь к худу ведет. Вон как мадам Оленина косит взглядом недовольным! Вера Александровна недолго думала — подала знак лакею поставить кресло в кружке дам, что спешили рассесться не на покрывала на траве, как молодежь, а в креслах на мягких подушках. Причем поставить так, чтобы закрыть от этого злого взгляда племянницу, уже призывающую к себе знаками господина Павлишина, переминавшегося с ноги на ногу у одной из колясок.

— Вы слышали, маменька? — обратилась к мадам Крупицкой дочь, когда они уже возвращались в Милорадово. Нарочито громко, чтобы слышала Анна, что сидела напротив и в задумчивости теребила кончик перчатки на одном из пальчиков. — Анна желает петь на предстоящем бале! Сама вызвалась!

— Ma chere, — смутилась Вера Александровна, уже заранее представляя, как будет недовольна хозяйка подобным выступлением. И как можно было — самой проситься? — Я понимаю, что у тебя превосходный голос… но перед таким числом гостей… и ныне…

— Я, бывало, пела и перед большим числом, — пожала плечами Анна. Ей самой показалась удачной затея с исполнением арии, которую когда-то пела на новогоднем бале в той же самой зале. Тем паче, с теми словами, с которыми обращалась героиня оперы к отсутствующему герою и к небесам. Она каким-то внутренним чутьем понимала, что эти дни дают ей последние возможности, чтобы все вернуть. Иначе — ее ждет Петербург и княжеский венец парадный на голову…

— Я не понимаю твоей склонности извечно выставлять себя напоказ, — недовольная очередной дерзостью племянницы, заметила Вера Александровна, уже жалея обо всем. О том, что поехала на эту прогулку и вообще в Милорадово, что завела знакомство близкое с Олениными и с князем, что пообещала то, чего нет, нечаянно обманувшись. И что даром только поспешила с Олениным самим. Она все вспоминала и вспоминала тот проклятый визит, и во рту тут же становилось горько, а сердце больно кололо иглой. — Только не ныне, когда все так шатко… разве ж можно себе позволить ныне…?

— Не вижу причин для иного, — ответила Анна. — Следующего вечера будут давать оперу в домашнем театре. Мы заговорили о музыке в том числе, и я вспомнила, что господин Павлишин как-то сочинил перевод одной итальянской оперы. Одну из арий я пела на новогоднем бале несколько лет назад, о чем и сказала. Софья Павловна весьма была заинтересована тем переводом и оперой, я предложила исполнить. Софья Павловна пообещалась устроить все на бале. C’est tout [647] Вот и все (фр.) .

Так-то оно так. Но все же… И Катиш удивленно взглянула на мать, когда та смирилась, не стала настаивать, чтобы Анна отказалась от своей затеи, которую так ловко осуществила, будто завзятый игрок расставив игроков в нужном порядке. И Павлишина, и Софи, и остальных, чей восторженный хор только утвердил mademoiselle Оленину в правильности своего решения.

А Анна в продолжение всего пути, когда утомленные прогулкой пассажиры экипажей либо молчали устало, либо вовсе дремали, как Вера Александровна, исподтишка рассматривала Катиш, сидящую возле маменьки и задумчиво наблюдающую окрестности, которые миновала их коляска. Как же изменилась petite cousine за то время, что Анна ее не видела! Некрасивая складка угрюмо поджатого рта, нахмуренный лоб, нервно сжатые руки и пристальный взгляд на кузину, отмечающий каждый шаг. Верно, не прошла та глупая влюбленность, которая так забавляла Анну тем летом. А это означало, при всей расположенности, причем явной, мадам Олениной неприятность в виде соперницы. Хотя…