Марина Струк - Обрученные судьбой

Ксения вдруг почувствовала, как ей становится жарче ныне в ее одеждах, хотя сидела в тени деревьев, поняла, что краснеет, медленно заливаются краской щеки и шея, выдавая ляху ее волнение. Просто от того, что он так близко от нее. Так близко… Ей вдруг на ум пришли слова, сказанные ночью. Забилось сердце в предвкушении, в слепой надежде, что Владислав ныне присел подле них отнюдь неспроста, а с явным умыслом.

Тихий, еле слышный шепот снова донесся до нее из нынешней ночи, затуманивая разум, путая мысли, пуская сердце вскачь.

«Ксеня… Моя дрога…»

— Звуки в лесу хорошо разносятся, да и ветрено ныне. Крикнешь — добже {1} услышат, — даже не глядя в их сторону, задумчиво вдруг проговорил Владислав тихо, по-прежнему жуя травинку. Где-то тихо заржала лошадь, но тут же смолкла, будто кто-то заставил ее тут же замолчать. — Русский отряд в лесу ныне, дозор донес, — теперь в голосе шляхтича звучала сталь. — Хоть кто-то из вас крикнет, я сам лично глотку перережу.

Ксению будто ледяной водой окатили при этих словах. Рядом тихо ахнула Марфа, зажала себе рот ладонью, чтобы ненароком не крикнуть от испуга, вдруг не сдержит эмоций, что заплескались в ее душе при этом. Только слезы, не удержавшись на рыжих ресницах, сорвались вниз и покатились по щекам одна за другой, падая на поневу и на подол сарафана.

Ее боярыня же даже бровью не повела, казалось, будто и не расслышала даже речей ляха.

— И мне глотку перережешь? — Ксения перевела на Владислава глаза, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее, а сама она выглядела спокойной, хотя сердце ее ныне так и билось в груди. Она ждала, что он скажет что-то, не просто так же он подошел. Но таких речей она вовсе не ждала!

Владислав сначала даже головы не повернул в ее сторону, а потом неожиданно поднялся, отвернулся от плачущей безмолвно Марфы, по-прежнему зажимающей рот ладонью, встретился взглядом с Ксенией, не отрывающей от него глаз. Та ничего не смогла прочитать в них, будто и нет никаких мыслей в голове шляхтича, никаких эмоций в душе.

— И мне? — повторила Ксения, сама себя в душе кляня за дерзость, что так толкала ныне на безрассудства, но Владислав ничего не ответил ей, ушел прочь, обойдя сидящую на траве боярыню, стараясь не задеть подол сарафана, ярким пятном расстилающимся на зеленой траве.

Ксению же затрясло, заколотило словно в ознобе, она сжала плечи руками изо всех сил, стараясь обуздать эмоции, раздирающие ее нутро. Как же так? Как же? Неужто он не лукавил, угрожая им? И как можно вести такие речи, когда буквально ночью она слыхала совсем другое? Какие слова истинны? А она-то себе напридумывала уже, понадеялась, что сердце ляха дрогнет от ее красы, как когда-то, несколько лет назад! Понадеялась, что помнит его сердце!

После этих слов, так перепугавших женщин, они еще долго сидели, притихнув, даже слова не шепча на ухо друг другу, держась за руки, будто в друг друге силу черпая, чтобы страх прогнать, холодивший сердца. Даже шевельнуться боялись лишний раз, будто только ныне осознав, в какой опасности находятся, какая угроза висит над их головами.

Спустя какое-то время к ним подошел один из пахоликов польской хоругви, на ломанном русском сказал, что опасность прошла, и женщины могут свободно передвигаться по лагерю, тем не менее, не покидая установленных границ. Спросил, не нужно ли чего им, быть может, воды. Но женщины только головой покачали, показывая, что им ничего не надобно, и он отошел прочь, помогать своим товарищам развязывать морды лошадей, которые были перевязаны поясами, чтоб ни звука не вырвалось из-за их длинных зубов.

Марфа все же поднялась с травы — негоже ей рассиживаться, когда в животе с самого вчерашнего дня ни крошки не было. Она взяла из рук помертвевшей Ксении тряпицу, что та по-прежнему сжимала в ладони, повесила ее на ближайшую ветку, чтобы просушить. Затем залезла в возок, чтобы достать из-под сидения короб с их скудной провизией. Мало, совсем мало еды осталось, покачала головой женщина, доставая из короба широкий рушник, служивший скатертью во время вот таких стоянок, и расстилая его на траве подле боярыни.

— Как же так, Марфа? — вдруг спросила Ксения, поднимаясь на ноги, перепугав служанку своим резким движением. Она осмотрела стоянку, поражаясь хладнокровию ляхов — только недавно над ними висела угроза быть обнаруженными и возможно, убитыми, а они ныне шутят, смеются. Вот и Владислав. Стоит у лошадей и улыбается в ответ на громкую шутку одного из пахоликов, после которой по поляне так и разнеслись раскаты громкого дружного хохота.

Ксении даже стало казаться ныне, будто ей привиделась та решимость, которой недавно горели его глаза, та сталь, что звенела в голосе. Он ничем не походил на того человека, что недавно грозился убить женщин при малейшем звуке — черты его лица смягчились, и ныне Ксения снова видела того статного шляхтича, в которого влюбилась некогда, едва встретившись глазами на улице Москвы.

— Я не понимаю, — проговорила Ксения, отворачиваясь от поляны, на которой суетились ляхи, словно ей было невмоготу смотреть на тех, в чьей власти она ныне находилась. — Я ничего не понимаю, Марфута. Он давеча приходил ночью к возку, пока все спали крепко вокруг, так сладко шептал… как тогда, в Москве. Разве можно ныне ласкать, а после вот так…холодно и жестоко! «Глотку перережу»! Я уж решила, не забыл лях, что все-таки…

— Что? Что «все-таки»? — встревожилась Марфа, а после вдруг стала горячиться, видя выражение глаз боярыни своей. — Ох, Ксеня! Любит, что ли?! Какое там! Спаси Господи ныне нас, раб твоих, от лиходеев ляшских, от железа их острого да от рук их блудливых! — Марфута подняла глаза в небо, едва виднеющееся сквозь ветви деревьев, и перекрестилась. А после снова посмотрела на Ксению, кусающую губы в волнении. — Ты сама видела, боярыня, что в глазах его бесовских так и горело, когда он тутова сидел. Такого ничто не остановит, коли нужда припрет. Будто сама не ведаешь, какое мужское племя. Мало что для них свято! А уж любовь-то!

Но Ксения головой покачала, отказываясь верить в слова своей служанки. Не слышала та нынче ночью того шепота, не распознала муки в голосе, как сама Ксения. И лях не мог вида показать, что дорога она ему, не мог притвориться, ведь разве ведал он, что бодрствует она в этот час ночной, слышит каждый шорох, каждое слово.

— Неспроста лях нас в полон взял, неспроста! — настаивала на своем Марфута. — И что нам он уготовил, морда ляшская?! Какую пакость думает створить над тобой? Ксеня! Ксеня, ты что?!

А Ксения вдруг оторвалась от возка, к которому прислонялась спиной до того, пошла прочь от своей служанки, не обращая внимания на ее громкий предупреждающий шепот, прямо к центру поляны, где уже расположились на траве польские ратники, разворачивали свои торбы, доставая скудную снедь.