Лора Бекитт - Знак фараона

Взгляд девочки был полон непонимания.

— Разве люди не имеют права желать чего-то большего, чем то, что им дано от рождения?

— Речь не о нем, а о тебе. Ил удобряет наши поля, но нам не приходит в голову мазать им лицо!

По щекам Тии побежали горячие слезы.

— Многие считают меня суровым, — устало заметил Анхор. — На самом деле жесток не я, а жизнь. Я просто делаю то, для чего предназначен, что требуют наши обычаи. Сегодня этим людям будет приказано сняться с места и отправиться вниз по реке.

Девочка сложила руки в умоляющем жесте.

— Не надо, отец! Я больше не буду встречаться с этим мальчиком!

Анхор усмехнулся, и Тия впервые заметила, какие холодные у него глаза. Вероятно, когда-то они были яркими, однако время стерло краски, и теперь глаза казались бесцветными. Девочка догадывалась, почему другие люди боятся ее отца. В нем таилась беспощадная, равнодушная сила. Он хорошо изучил окружающий мир и понимал, чем живут человеческие сердца. Занимая в мире определенное место, Анхор знал, чего от него ждут боги, царь, номарх, и был слишком ничтожен перед Вечностью, чтобы пытаться добиться своей цели иными средствами, как это делали миллионы других смертных.

— Я тебе не верю. За одним ослушанием следует другое — и так до бесконечности. Юные склонны тянуться к запретному. Пройдет время, ты повзрослеешь и поумнеешь, а до той поры лучше обезопасить тебя от неразумных поступков. Эти люди найдут другое место обитания — им не привыкать.

Дочь писца стояла, опустив голову и свесив руки вдоль тела. Ее терзала мысль о том, что друг может подумать, будто это она не выдержала и все рассказала отцу.

Вспоминая о днях, проведенных с Тамитом, Тия понимала, что это было лучшее время в ее пока еще недолгой жизни. А еще девочка почувствовала, что именно сегодня закончилось ее детство.

На следующий день на болота явились три рослых суровых нубийца с палками в руках и приказали жителям деревни собрать тростниковые хижины и навсегда покинуть окрестности

Эффе. Люди болот привыкли повиноваться, они хорошо знали, что те, чьи тела блестят от пота, должны слушаться тех, чья кожа лоснится от ароматного масла.

Шеду первым догадался, почему их прогоняют с насиженного места, и подозвал к себе сына. Мальчик ждал, что его отругают и накажут, и очень удивился, когда отец спокойно произнес:

— Я все понимаю.

Тамит замер, не зная, что сказать. Шеду помолчал, будто что- то обдумывая, а после паузы промолвил:

— Я слышал, что судьбу нельзя обогнать. Она всегда опережает человека хотя бы на полшага. Глядя на тебя, я могу сказать, что это означает. В твоей душе горит мятежный огонь: возможно, когда-то он станет причиной пожара, от которого тебе придется спасаться, или превратится в факел, который будет освещать твой путь. Я дам тебе одну вещь, которая должна тебя защитить. Я собирался сделать это позже, но теперь понимаю: поскольку никому не ведомо, что случится завтра, мне нельзя больше ждать!

— Что это за вещь? — с любопытством спросил мальчик.

— Сейчас узнаешь.

Отец ушел и вскоре вернулся со свертком, к которому прилипла земля. Он развернул ткань, и Тамит увидел искусно сделанную пектораль [1] Пектораль (от лат. pectus, род. п. — pestoris — грудь) — шейное металлическое украшение, облегающее грудь и плечи. Известно в Др. Египте и Европе в железном веке. . Металл ярко сверкнул, и мальчик понял, что вещь сделана из чистого золота.

— Откуда она у тебя? Разве простые люди носят такие украшения? — недоверчиво произнес Тамит.

— Нет.

— Значит, она чужая?

— Не совсем. Я ее нашел. Это случилось спустя год после смерти твоей матери. — Шеду осторожно дотронулся до украшения, и в его голосе прозвучала боль воспоминаний: — Я знал, что боги не напрасно забрали Аби, что ей хорошо там, куда мы все когда-нибудь попадем, и, тем не менее, не находил себе места. Но в тот день я обрел покой и новые силы для того, чтобы продолжать жить.

Тамит молчал. Вещь была дорогая, необычная, красивая, однако он не мог понять, каким образом она могла утешить отца.

— Я хочу, чтобы ты взял ее себе, — сказал мужчина.

— Ты даришь ее мне?

— Она твоя.

— Я должен ее носить?

— Не надо. Это знак принадлежности к высшему миру. Будет лучше, если ты спрячешь пектораль. Люди могут подумать, что ты ее украл. Просто если ты когда-нибудь пожелаешь изменить свою жизнь, эта вещь может тебе пригодиться.

Мальчик смотрел с недоумением.

— Не ты ли говорил, что нам нельзя думать о переменах!

Шеду сокрушенно покачал головой.

— Если б я знал, как следует поступить! Я никогда не скажу этого старшим сыновьям, но ты, ты не такой, как мы.

— Почему?

— Потому что ты родился другим, — загадочно произнес отец. — И я очень надеюсь, что тебе повезет больше, чем нам.

— Я не знаю, где искать другую судьбу, — заметил Тамит.

— Я тоже, — ответил Шеду и с сомнением добавил: — Быть может, в большом городе? Я слышал, будто в Фивах боги ближе к людям, чем в местах, где привыкли жить мы.

— Почему?

Мужчина пожал плечами.

— Зачем Амону [2] Амон — в эпоху Нового царства основное божество Древнего Египта, покровитель Фив; отождествлялся с верховным богом Ра. болота? Иное дело — богатый город!

Тамит задумчиво разглядывал пектораль, жалея о том, что не может разгадать смысл знаков, которые украшали ее. Золото сияло и играло на солнце, однако мальчику чудилось, будто людей сближает и разделяет не оно, а что-то другое, и величие, равно как и низость человеческих существ, проявляется не внешне, а как-то иначе.

Оставалось надеяться, что когда-нибудь это поймут и другие люди, что однажды боги смилостивятся и позволят ему снова встретиться с дочерью писца.

Базарный день представлял собой незабываемое зрелище. На пристани толпились знатные горожане в длинных льняных одеждах, крестьяне в набедренных повязках и голые рабы. Возле позеленевшего от времени каменного причала теснились деревянные барки богатых людей и тростниковые лодочки бедняков.

Среди разношерстной толпы выделялись две молодые женщины в узких белоснежных платьях, явно не знавшие, что такое нелегкая жизнь и тяжелая работа. За ними следовала рабыня, несшая тростниковую корзинку, в которую красавицы складывали многочисленные покупки.

Это были Тия и Харуя. Дочери писца Анхора исполнилось пятнадцать лет; как и многие египтянки, она обладала стройной фигурой и правильными чертами лица. Девушка привлекала к себе внимание необычными переливчатыми глазами: в зависимости от настроения, освещения или погоды они становились изумрудными, бирюзовыми или лазурными.

Харуя находилась в расцвете женской красоты, которая могла показаться слишком яркой, если бы не выражение кротости и некоторого разочарования жизнью, таившееся в глубине глаз, подведенных свинцовым и малахитовым блеском.