Джудит Тарр - Огненный столб

Сам царь сидел на возвышении, на месте, до боли ей знакомом. Его трон был новым, но стоял там же, где стояли все троны с тех пор, как Мемфис был лишь деревней на берегу реки. Трона для царицы рядом не было. Царица Рамзеса умерла, другой он не взял, хотя говорили, что наложниц у него много. Так же, как и дочерей, большинство которых стояли среди наиболее приближенных, а одна, самая старшая, только чуть дальше, чем юный и на удивление привлекательный сын. По возрасту женщина вполне могла быть его матерью, но никто никогда не говорил, будто это она родила своему отцу сына.

Оба они были весьма похожи на царя. Нофрет мало знала его, больше по имени, чем в лицо. При Хоремхебе он звался Па-Рамзесом и был одним из приближенных военачальника, таким же самолюбивым, как и его господин. Порывшись в памяти, она вспомнила, что он был главным строителем в Дельте, много сделавшим, чтобы основать новые города и обновить старые.

Должно быть, Рамзес был ненамного моложе Хоремхеба. Он казался таким же старым, как Аи, когда тот принимал две короны, и очень располнел, как многие египтяне к старости. Однако, по обычаю, царь должен был носить одежды, требовавшие молодого тела, чтобы хорошо выглядеть. Слуги сделали, что могли; подпоясали его туже и выше, чем обычно, и обвешали массой украшений — браслетов, запястий, широким, словно нагрудник полководца, ожерельем. Но ничто не могло скрыть пухлости его тела, узловатых вен на руках, сжимающих посох и плеть.

Напоследок Нофрет заглянула в его лицо. Знакомая царственная маска под двумя высокими коронами, белая внутри красной. Лицо, раскрашенное, как у женщины, тяжелое от белил, глаза густо подведены колем и малахитом… Она увидела тяжелые челюсти, опущенные уголки рта, глубокие складки, видные и под краской.

На своих изображениях царь выглядел намного красивее. Но так было со всеми царями, кроме Эхнатона, который мятежно гордился своим уродством.

Азиаты, наконец, вручили свои дары и произнесли речи, длинные и витиеватые. Среди речей царь зевнул: аккуратно, замаскировав зевок наклоном головы, но Нофрет еще с юности научилась распознавать все царственные уловки. Если бы нынешний правитель родился царем, он бы лучше умел это делать и был тоньше в таких хитростях.

Азиатов, наконец, проводили к выходу, хотя один из них еще продолжал говорить. Апиру сразу подтянулись, их дремотное состояние сменилось настороженностью.

Моше едва дождался, когда царский распорядитель пригласит его выйти вперед. Пространство перед возвышением было самой светлой частью зала, освещенной так, чтобы царь мог ясно видеть каждого, стоявшего перед ним. Моше вышел твердой походкой, с высоко поднятой головой. Его волосы отливали серебром, белая борода простиралась по груди. Он надел свою лучшую одежду из чистой некрашеной шерсти.

Единственным ярким пятном был набалдашник его посоха; голова змеи из бронзы, сияющая, слоимо золотая.

Вышедший вслед за ним Агарон в пурпурно-золотой полосатой одежде имел уже вид несколько подчиненный. Остальные, в черном, были подобны теням, окружающим Моше почетным эскортом.

Они не принесли царю никаких даров. Это само по себе было достаточно необычным, чтобы брови царя удивленно поднялись. Придворные возмущенно зашумели, называя апиру неблагодарными дикарями, явившимися к царю Египта с пустыми руками. Если, конечно, дарами не были молодые люди или посох в руке старшего… Нофрет заметила, как царская свита приглядывается и обсуждает это от нечего делать.

Моше снова привлек их внимание тем, что не пал ниц к ногам царя. Он стоял прямо, даже не поклонился, и смотрел на человека на возвышении с такой сосредоточенностью и с таким напряжением, что царь сам уже был готов приподняться. Нофрет, осторожно пробравшись почти в самые ряды царедворцев, достаточно хорошо видела лицо Моше, чтобы понять, что он совершенно спокоен, даже улыбается. В глазах его был бог.

Царский распорядитель первым пришел в себя. Брови его сошлись, косые глаза смотрели почти прямо, устремленные на человека, отказавшегося вести себя так, как подобает просителю. Он поднял свой жезл, чуть ли не собираясь ударить им Моше, но тот задрал подбородок и произнес:

— Мой господин, властелин Египта. Знаешь ли ты, кто я?

Сердце Нофрет почти перестало биться. Она бросила взгляд на Мириам. На ее лице нельзя было прочесть ничего — оно было до самых глаз закутано покрывалом, а широко распахнутые глаза смотрели бесстрастно.

Но ни один человек не выкрикнул ни имени Эхнатона, ни прозваний, данных ему после смерти: падший, мятежник из Ахетатона. Никто не назвал его царем или богом, богом, который умер и снова вернулся в дом живущих. Царь рассматривал его с высокомерным изумлением, разыгранным довольно неловко, с точки зрения тех, кто видывал настоящую царственную надменность.

Таких здесь было немного, или они не замечали истины. А Моше стоял, как настоящий царь, глядя этому царю прямо в лицо, говоря негромко и спокойно:

— Я вижу, ты не знаешь меня. Ты держишь мой народ в плену, господин Египта. Они строят для тебя город, для тебя, Па-Рамзес, который сам когда-то строил гробницы для царей и вельмож.

Старшая дочь царя наклонилась, что-то шепча ему на ухо. Царь нахмурился еще грознее. Возможно, она посоветовала ему ничего не отвечать: Нофрет видела, как сжались его челюсти. Женщина тоже заметила это и выпрямилась. Выражение ее лица ясно говорило: «Поступай как знаешь».

Царь начал свою речь отрывисто, хрипловатым голосом пожилого человека, громче, чем Моше, но не так четко;

— Да, я знаю тебя Ты, должно быть, и есть тот пророк из Синая, что передает свои видения тамошним племенам. Ты принес мне свое пророчество? Это твой дар мне?

— Может быть, — ответил Моше. — Но наш бог предпочитает говорить, а не показывать картинки. Он внял желаниям тех, кто поклоняется ему и требует, чтобы ты дал моему народу свободу пойти в пустыню, устроить в его честь праздник и принести ему жертвы.

— Что? Твой бог приказывает мне? А кто он такой, чтобы навязывать свою волю великому Дому Египта?

— Мой бог велит тебе отпустить их, чтобы они могли служить ему. Они должны провести три дня в пустыне, чтобы почтить его молитвами и жертвоприношениями, или он поразит твой народ мором.

Царь презрительно фыркнул, чуть не уронив с головы две короны.

— Вот еще! Кто мне этот бог, чтобы я прекратил строительство в моем городе, оставил без работы надзирателей и дал рабам возможность бродить, где им заблагорассудится? Или он полагает, что я совсем дурак и поверю, что хоть один из них вернется назад после окончания празднества? Они исчезнут в пустыне: мужчины, женщины, все до последнего младенца, и мой город останется недостроенным.