Виктория Холт - Роковая женщина

Перед домом тянулась полоса травы, которую можно было бы признать лужайкой, не будь она такой заросшей. Посреди нее стояли два больших раскидистых дерева, густо затенявших строение. Впрочем, мое внимание переключилось на женщину, которая стояла на крыльце. Она была тучная, какой, по моему представлению, с возрастом становились все туземки. Вдобавок она была высокого роста и одета в такое же ситцевое платье с цветочным узором — судя по всему, традиционный наряд островитянок, местами тронутые сединой густые черные волосы были взбиты к макушке и закреплялись огромной величины заколками. С шеи свисали ряды бус — из нанизанных кораллов каури; из них же были составлены висячие серьги.

— Жак! — воскликнула она. — Ты таки ее привез! Привез мисси Моник!

— Я здесь, Щука, — крикнула в ответ Моник и, выбравшись из коляски, бросилась на руки необъятной Щуки.

Сошли и мы с Шантелью, захватив с собой Эдварда.

— А вот и мой маленький, — представила его Моник.

Огромные черные глаза Щуки, местами с красными прожилками воззрились на Эдварда. Она подхватила его руки и запричитала:

— Маленький моей маленькой!

— Я не маленький, — запротестовал Эдвард. — Я приплыл из-за моря с капитаном Стреттоном.

— Вот оно что, — отозвалась Щука.

Нас с Шантелью словно и не было вовсе. Уловив уже знакомый злой блеск в глазах Моник, я поняла, что это не случайно. Этим она подчеркивала, что была здесь хозяйкой, а мы прислугой. Интересно, что об этом думала Шантель. Очень скоро я это узнала.

— Пора и нам представиться, — сказала она. — Мисс Анна Брет и сестра Ломан.

— Гувернантка и сестра милосердия, — прибавила Моник.

Щука кивнула, мельком остановив на нас черные глазищи. Ее выражение говорило, что ставит она нас невысоко.

— Иди к маман, — обратилась к Моник Щука. — Она тебя ждет.

— Нам тоже входить? — саркастически спросила Шантель. — Или для нас черный ход?

— Можете войти, — с ухмылкой ответила Моник.

Ступая на крыльцо, я заметила, как что-то напоминающее ящерицу скользнуло между стойками двери, и тотчас догадалась, зачем здешние хижины были подняты на сваи.

Войдя в холл, мы сразу ощутили разницу температуры: здесь она упала градусов на двадцать. В нашем состоянии мы только порадовались этому. Но как здесь было сумрачно! Только некоторое время спустя мои глаза приспособились. Зеленые ставни единственного окна были закрыты: опять же, подозреваю, как мера предосторожности против вторжения нежелательных насекомых — это и была причина темноты в холле. Пестрые циновки были разбросаны по полу, который, не будь их, пришлось бы изредка мыть. Пол был щербатый, с отломанными кое-где половицами.

В дальнем краю холла вместо двери была бисерная занавесь. Крытый клеенкой стол украшали бронзовая статуэтка с редкостно безобразным лицом и стоявшая рядом то ли бронзовая, то ли медная трость. Я догадалась, что это был обеденный гонг.

Нас провели наверх лестницей, укрытой красным вытертым ковром, из-под которого выглядывали голые половицы. Их уже давно не красили и не вощили, ковер, должно быть, тоже был пропылен.

Мы взошли на площадку, куда выходила дверь, сразу распахнутая Щукой.

— Мисси Моник, — возгласила она, первой входя в комнату.

В комнате был тот же полумрак, но мои глаза успели освоиться. Мне в руку вцепился Эдвард: я крепко сжала его ладонь.

Странной была эта комната, вся заставленная тяжеловесной мебелью. Бросились в глаза латунные безделушки, маленький медный столик, тяжелые стулья и картины на стенах. Запахнутые ставни и здесь не допускали насекомых и духоту.

В кресле восседала мадам де Лауде, мать Моник.

— Моник, моя дорогая! — вскричала она.

Подбежав, Моник упала на колени к ее ногам и уткнулась в живот. Я догадалась: хозяйка больна, что, видимо, и явилось причиной, почему не приехала встречать дочь.

— Маман… вот я и здесь. Наконец-то дома.

— Дай я посмотрю на тебя, моя маленькая. Как хорошо, что ты приехала домой. А Эдвард?

Она выпятила худую, в синих прожилках руку: пальцы были унизаны перстнями, несколько браслетов покрывали запястья. Навстречу несмело вышел Эдвард и, в свою очередь, был взят в объятия.

— Долго же я тебя не видела, — повторяла она. — Как долго… — Тут она подняла взгляд на нас с Шантелью. — Вы, надо полагать, сестра и гувернантка. Скажите, кто из вас кто, пожалуйста.

— Я сестра Ломан, — представилась Шантель. — А это мисс Брет.

— Я слышала, что вы обе хорошо ухаживали за моими дочерью и внуком. Милости прошу в усадьбу Карреман. Надеюсь, вам здесь понравится. Вы устали с дороги. Сейчас же распоряжусь, чтобы в ваши комнаты принесли мятного чая. Это вас освежит, а после я приглашу вас обеих.

Потянувшись, она сняла медную фигурку девушки, под который открывался шнур звонка. Ее движения были вялыми. Тотчас не замедлила появиться молодая особа. На мой взгляд, ей было не больше пятнадцати — уже зрелый по островным меркам возраст. Она была босонога, наряжена в длинное цветастое платье не первой свежести, какие, похоже, носили все без исключения здешние женщины.

— Перо, — обратилась к ней хозяйка, — отведи сестру Ломан и мисс Брет в их комнаты и приготовь им мятного чая. Я приму вас позже, — почти извиняющимся тоном сказала она уже нам. — Сначала хочу побыть с дочерью и внуком.

Когда мы уходили следом за Перо, Эдвард кинулся нам вдогонку, уцепившись в мой подол.

— Эдвард останется, — коротко сказала мадам де Лауде. Эдвард собрался было возражать, но я тихонько подтолкнула его к бабушке.

— Иди сюда, Эдвард, — позвала Моник. — Мы хотим, чтобы ты остался.

Он неохотно повиновался.

Мы двинулись скрипучими половицами коридора, поднялись по лестнице с перилами изящной резьбы, скрытой под слоем пыли.

Наши комнаты располагались в одном коридоре, за что мы были благодарны. Нам обеим не хотелось слишком разлучаться друг с другом в этом доме. Мне досталась большая комната с деревянным полом, сильно пострадавшим от местной разновидности древоточца или еще какой-нибудь напасти. Те же обязательные окна за плотно закрытыми ставнями — в данном случае два; кровать под пестрым покрывалом; резное кресло с камчатной золотошвейной обивкой — бесспорный «людовик пятнадцатый». Наконец, восхитительный пристенный столик: золотая инкрустация рококо с центральным резным мотивом. Мраморная столешница покоилась на украшенном плющом фризе. Сказочная работа — притом подлинник. Стулья были грубые, наскоро сколоченные неискусным плотником из плохо выделанной древесины. Как можно было поставить рядом с пристенным столиком и креслом мебель, которой была обставлена комната?

Осмотревшись в своей комнате, Шантель вернулась в мою.