Виктория Холт - Роковая женщина

— Письмо, — наконец, выговорила я. — Перед отъездом Редверс написал мне письмо. Оно лежало в этом ящике.

— Любовное письмо? — Я кивнула. — Боже мой, Анна, — выдохнула она. — Ну и дура же ты! Нужно было сразу уничтожить.

— Знаю, но рука не поднялась.

— Он не имел права писать ничего такого.

— Прошу тебя, Шантель, предоставь мне самой разбираться в моих делах.

— Вряд ли ты на это способна, — в сердцах бросила она. Даже она была потрясена. — Если оно попадет к ней, быть беде.

— Подозреваю, что его похитила Щука. Она передаст его Моник, а та решит…

— Может, и не передаст.

— Тогда зачем было его забирать?

— Откуда нам знать, что творится у нее в голове? Старая ведьма! Ах, Анна, как жаль, что это случилось. — Она прикусила губу. — Я выясню, у нее ли оно. И если найду, Анна, то порву на мелкие клочки, а потом сожгу и не успокоюсь, пока не буду убеждена, что его больше нет.

— Что мне делать, Шантель?

— Ничего. Нам остается одно: ждать. Ты уверена, что везде обыскала?

— Везде.

— Как я жалею, что мы с тобой не в другом месте, — снова вздохнула она. — В Сиднее ты была бы у меня в полной безопасности. Ради Бога, только никому не показывай, что взволнована. Возможно, Щука не смогла его прочесть. Я уверена, она не знает грамоты. Если не успела передать его Моник, мы должны заполучить и уничтожить письмо.

В ожидании наихудшего у меня все оборвалось внутри. Единственным слабым утешением было то, что о случившемся знала Шантель.

Ночью у Моник случился сильный приступ, и у меня не оставалось сомнений, что она видела письмо.

Меня мутило от тревоги, мучительных гаданий о том, что могло последовать.

Я лежала не смыкая глаз в постели, когда около полуночи беззвучно открылась дверь и вошла Шантель. Она была в ночной сорочке, с распущенными волосами, в руке держала зажженную свечу.

— Не спишь? — тихо спросила она. — Моник, кажется, успокоилась.

— Как она?

— Выживет.

— Она…

— …Видела письмо? Нет. Атака была вызвана не этим. Довела себя до бешенства, потому что, по ее словам, ее сторонится Эдвард. Жаловалась, что никому не нужна и чем быстрее уйдет с дороги, тем больше кое-кого обрадует.

— Какой ужас, Шантель!

— Ничего ужасного, обычные угрозы. Тебя тоже вспоминала. Сказала, что ты узурпировала ее место, и обещала, что к возвращению капитана ее уже не будет, намерена покончить с собой.

— Опять говорила?

— Она будет это повторять снова и снова, вот увидишь. Это у нее кривляние. Не принимай близко к сердцу.

— А когда увидит письмо…

— Оно наверняка у Щуки.

— Зачем оно ей?

— Возможно, приняла за какой-нибудь амулет. Мы ни в коем случае не должны допустить, чтобы она показала его Моник. Если дойдет до этого, разразится настоящий скандал. Подозреваю, что сегодня мне нет смысла желать тебе приятных сновидений.

— Боюсь, что нет.

— Ладно, но помни одно: через несколько недель мы будем в Сиднее. Осталось недолго, Анна.

Только это меня и утешало.

Весь день слышался отдаленный гул барабанов. Они нервировали меня, казались предвестниками страшной развязки. Минула неделя с того дня, как я потеряла письмо, а Моник все не подавала признаков, что заполучила его. Шантель сообщила, что обыскала ее комнату и ничего не обнаружила. Оно наверняка было у Щуки — если только я сама не засунула его куда-нибудь подальше.

Я возмутилась. Будто я могла это сделать.

— Еще бы. Чтобы ты да потеряла такую ценность, — не без ехидства согласилась Шантель.

Но как всегда ее в первую очередь беспокоили мои отношения с Редверсом.

И вот настал день великого празднества. Над домом, как и над всем островом, повисла атмосфера напряженного ожидания. Со всех концов уже сходился народ, а с закатом должно было начаться торжество. В каждой туземной хижине были заранее припасены бочонки с гали, которые предполагалось выкатить к началу пира.

Телеги, бока которых были украшены ветками экзотических деревьев, громыхая, взъезжали на холм, где я в тот раз набрела на Щуку, созерцавшую торчавшую из воды скалу. Здесь должны были состояться пир и ритуальные танцы.

Мадам все растолковала мне заранее. Мы не имели права появляться до окончания пиршества, которое предназначалось только для туземцев. Мы приедем позже и тоже должны будем отведать гали из кокосового ореха, который она советовала нам пить с большой осмотрительностью, учитывая крепость напитка. По ее уверениям, интереснее всего для нас будут пляски, в особенности огненный танец — кульминация всего вечера.

— Есть на что посмотреть, — заверила она. — Это местная традиция. Секрет передается из поколения в поколение.

— Я уже слышала про Огненных людей, — сказала я.

— Это одна из достопримечательностей нашего острова. Они устраивают представление всего раз в году. Должно быть, считают, что оно лишится своей значительности, если будет слишком частым.

— Эти барабаны будут стучать весь день? — спросила я.

— Весь день и всю ночь.

Я невольно вздрогнула.

— Вам они не нравятся?

— Не знаю, что сказать. Есть в них что-то зловещее.

— Не вздумайте повторить это при них. Они утверждают, что только виноватые боятся барабанов.

— Они так говорят?

— Дорогая мисс Брет, они говорят много странного.

«Виноватая, — повторяла я. — Повинная в любви к чужому мужу». Просыпаясь по утрам, я гадала, что мне готовил предстоящий день. Ночами мне часто снилась тетя Шарлотта. Она преследовала меня, словно я была виновна и в ее смерти.

Еще одна мысль не давала покоя: если я останусь с Шантелью, то смогу ли уклониться от встреч с Редверсом? Странно, но для Шантели будто не было такого вопроса: вообще, она вела себя так, словно его вовсе не существовало.

Счастливица Шантель, вышедшая замуж по собственному выбору!

С новой силой забили барабаны. Я представила себе это зрелище: площадка на вершине холма, лижущий золотой песок берега прибой, темный силуэт Роковой женщины, замершей в ожидании момента, когда захватит новую пленницу и выпустит на волю истосковавшуюся в каменном заточении душу.

Как мне хотелось, чтобы «Невозмутимая леди» поскорее вошла в бухту.

Вечером мы в коляске отправились на место представления. С нами поехала Моник. Шантель ее отговаривала, но она упорствовала чуть не до истерики, и Шантель уступила. Она надела длинное, падающее свободными складками платье, а к распущенным волосам приколола алый цветок тропического алтея. Ее глаза горели от возбуждения. Она смотрелась истой полинезийкой, воплощенным духом острова. Время от времени она с дерзкой насмешливостью косилась на меня. Я чувствовала, как она радовалась моей растерянности. Кажется, ее даже забавляло, что именно моей, «правильной» особе суждена была роль другой женщины в ее драме.