Фрэнк Кеньон - Мой брат Наполеон

— Вы снимаете с моей души камень, мадам, — усмехнулся Наполеон. — Было бы крайне неудобно, женившись на иностранке, постоянно нуждаться в переводчике… А что она думает обо мне? — спросил он, и его лицо слегка помрачнело.

— Ну-у…

— Говорите откровенно, мадам. Она вряд ли в состоянии любить человека, который на ее памяти дважды изгонял императорскую семью из Вены и диктовал условия из Шенбруннского дворца.

— Будучи ребенком, Ваше Величество, — сказала графиня Меттерних, стараясь скрыть глубоко укоренившуюся неприязнь, — эрцгерцогиня имела обыкновение выбирать самую безобразную куклу, нарекать ее Бонапартом и колоть булавками.

— В самом деле? — заметил Наполеон ледяным тоном, потом усмехнулся. — Ну что же, это, несомненно, изменится.

— Будем надеяться, Ваше Величество.

— Подумать только, колоть булавками! — взорвался Наполеон. — Спрашиваю вас, мадам: может ли у нормальной женщины, которая познакомилась со мной поближе, возникнуть желание втыкать в меня булавки?

— Конечно же нет, Ваше Величество, — графиня Меттерних с трудом подавила улыбку.

— Вы находите это забавным?

Однако тут же, поддаваясь обычной внезапной смене настроения, Наполеон весело рассмеялся.

— Нужно издать специальное постановление — назовем его императорским указом, — запрещающее эрцгерцогине появляться в Париже с запасом булавок… Меня заверили, что она принадлежит к плодовитому семейству. Это правда? — спросил Наполеон, становясь вновь серьезным.

— Ее мать, — наклонила голову графиня, — родила тринадцать детей.

— Чудесно! Если эрцгерцогиня пожелает родить двадцать шесть детей, то мне придется изрядно трудиться до самой старости.

Как только выбитая из колеи графиня Меттерних удалилась, разумеется, с позволения императора, Наполеон бросился ко мне и начал трясти, словно в сердцах, однако глаза у него сверкали, когда он словами выразил то, что было у меня на уме.

— Вам, дорогая Каролина, уже видится великолепная возможность — вы даже в этом уверены, — руководить Марией-Луизой в собственных интересах. Она молода и добродушна, вела уединенный образ жизни, совершенно не знакома с обязанностями императрицы. После женитьбы на Марии-Луизе мне придется просить опытную женщину наставлять императрицу в необходимых случаях. Такой женщиной вы воображаете себя.

— Воображение здесь ни при чем, Ваше Величество.

— Это сугубо семейное дело, поэтому можете называть меня просто по имени, — великодушно разрешил Наполеон.

— Хорошо, Наполеон. Я знаю и верю, что только мне следует быть этой женщиной. А вы против, чтобы я руководила Марией-Луизой?

— Возможно, но разве это так уж и важно? Я женюсь на ней с единственной целью: заиметь сына. Руководите ею, если сможете, но не пытайтесь распространить свое влияние на меня.

— Ну, это мы еще посмотрим, — заметила я, сама не веря в сказанное.

— В любом случае после свадьбы вы уедете в Неаполь, где ваше место. А пока у нас небольшая проблема с приданым Марии-Луизы.

— Вы намереваетесь приобрести его для нее?

— Разумеется.

— Но это право принадлежит ее отцу.

— Немного обнищал наш император Франц, — снисходительно пояснил Наполеон. — Не в состоянии, не впадая в финансовые затруднения, соответствовать моим требованиям. И я хочу, Каролина, чтобы вы помогли…

Таким образом, почетная обязанность организации приданого Марии-Луизы легла на мои плечи, хотя Наполеон лично продиктовал мне каждую мелочь. Количество некоторых предметов показалось мне прямо-таки нелепым. Например, восемьдесят ночных чепчиков. Почему именно восемьдесят? Быть может, Наполеон считал это число счастливым для ночного наряда? Вероятно, раз он начал именно с них, бедной девочке не полагалось ничего больше иметь на себе в постели. За ним следовали сто сорок четыре женские сорочки, носовые платки, двести восемьдесят восемь штук. Рассчитывал, что Марии-Луизе придется много плакать? Даже у Жозефины — этого эксперта по части рыдания — не было такого количества носовых платков.

Предстояло купить двадцать четыре ночных сорочки, тридцать шесть нижних юбок и целый ассортимент шалей, каждая стоимостью в три тысячи франков и более, Точное число платьев припомнить не могу, но ни одно из них не обошлось менее чем в шесть тысяч франков. И так далее и тому подобное, пока речь не зашла о ювелирных украшениях.

— Ах да… украшения! — воскликнул Наполеон. — По словам Жозефины, у бедного дитяти есть лишь три обруча для волос, коралловое ожерелье и небольшая брошь из мелкого жемчуга. Израсходуйте на украшения два или три миллиона франков. И помните: свадебный подарок не входит в приданое. Вы разбираетесь в ювелирных украшениях лучше меня, поэтому выбор оставляю за вами.

В итоге я потратила около трех миллионов и, энергично торгуясь, добилась для себя умеренных комиссионных в сто тысяч франков.

— Императорский дворец нужно переоборудовать, и побыстрее, — сказал Наполеон однажды. — Распорядитесь, пожалуйста.

Я отдала нужные распоряжения.

— Девушки любят танцы, — заметил он в другой раз. — А также не совсем старые кавалеры. Вы должны мне дать уроки, Каролина.

Я старалась, но он оставался, как и прежде, неуклюжим. Между тем Наполеон убедил себя, что полюбил Марию-Луизу, хотя бы за хорошие отзывы о ней. Он начал рассказывать о ней всем и каждому, даже последнему из слуг, напоминая зеленого юнца, а не могучего императора Франции, который делил постель со множеством женщин. О нем сочиняли анекдоты и шепотом передавали из уст в уста за его спиной, на улицах распевали непристойные песни. Наполеона, казалось, это не трогало, даже когда ему доложили, что английские газеты печатают на него карикатуры и различные пасквили. Наконец он и Мария-Луиза оформили через доверенных лиц брак в Вене, и новая императрица готовилась к поездке во Францию.

— Вы, Каролина, — сказал мне Наполеон, — встретите Ее Величество у границы.

До моего отъезда в Париж вернулся Мюрат для участия в свадебной церемонии. В разлуке мы писали письма полные любви, и наша встреча была очень радостной. Серьезно ссорились мы только в Неаполе, главным образом из-за верховенства в управлении королевством. На свадьбу съехались и все остальные члены семьи, за исключением Жозефа. Наполеон приказал ему остаться в Испании и поддерживать там порядок, но я и Мюрат сомневались, что Испанское королевство когда-нибудь станет покорной и контролируемой частью империи Наполеона. Французов сильно ненавидели и тревожили в Испании, однако с подлинными неприятностями на Иберийском полуострове они столкнулись в Португалии. Английские войска, поддерживаемые португальцами, все еще находились в этой стране, что вселяло надежду в испанских мятежников. Однако Наполеон, в отличие от Мюрата, отказывался видеть в этом серьезную угрозу французскому господству — непростительная глупость со стороны обычно дальновидного императора. И все из-за увлеченности Марией-Луизой, с которой он еще даже не виделся.