Фрэнк Кеньон - Мой брат Наполеон

Совет старейшин и Совет пятисот начал обуревать страх. Опасаясь нового восстания, они покинули Париж и перебрались во дворец Сен-Клу. Тем временем Жозефина успела обольстить — в политическом, а не физическом смысле — трех директоров из пяти; двое оставшихся оказались честными, неподкупными людьми. По разработанному плану Наполеон отправился во главе отборного отряда в Сен-Клу. Рядом с ним верхом ехали Мюрат и генерал Леклерк, муж Полины Бонапарт. Рассчитывая запугать и осуществить бескровный переворот, Наполеон, вопреки рекомендациям Люсьена, решил все-таки держать слово в Совете старейшин и предупредить августейшее собрание о якобинском заговоре, нацеленном на свержение законной власти. Конечно же, никакого заговора не существовало, и Наполеону — как, впрочем, и Люсьену — было хорошо об этом известно: публично говорить он не умел, сильно нервничал и чувствовал себя неуверенно. Когда Наполеон начал сбивчиво уверять, что прибыл в Сен-Клу защитить Совет старейшин, его речь сделалась совсем бессвязной; Люсьен с Жозефом быстро вывели его из зала и проводили вниз, в зимний сад, предоставив старейшин самим себе. Три директора добровольно подали в отставку, двое упрямились вместе с большинством членов Совета старейшин и Совета пятисот.

Люсьен обратился к депутатам с горячей речью, но не смог склонить на свою сторону большинство. Над ним зло подшучивали, открыто насмехались. Его сменил Наполеон, но и его не захотели слушать. На трибуну вновь поднялся Люсьен, но вновь неудача. Рассерженный, он швырнул на пол свою мантию президента и выбежал во двор. Именно в этот момент Наполеона осенило. Порезав ножом себе обе руки, он последовал за Люсьеном — депутаты намеревались его убить, заявил Наполеон брату. Тот радостно усмехнувшись, с большой помпой взобрался на коня и обратился к стоящим во дворе солдатам.

— Спасители Франции! — крикнул он. — Выслушайте меня и решайте — каждый для себя, — как поступить! За нас большинство в Совете пятисот, но это большинство терроризирует горстка якобинцев. Они наняты англичанами и уже пытались убить вашего генерала — только взгляните на его раны!

Наполеон выставил на всеобщее обозрение свои окровавленные руки и — в действительности незначительные — порезы, сожалея в тот момент, как он признался мне позднее, что не исполосовал и щеки.

— Верьте своему генералу, — продолжал убеждать Люсьен, — как вы верили в него на полях многочисленных сражений. Я торжественно клянусь, что проткну кинжалом сердце моего брата Наполеона Бонапарта, если он только попытается затронуть провозглашенную во Франции свободу.

Оглушительным одобрительным ревом встретили эти слова солдаты. Наполеон отдал короткий приказ. Мюрат спешился и обнажил шпагу, солдаты примкнули штыки. Под нескончаемые неистовые приветственные крики Мюрат повел отряд в зал заседаний. Обошлось без крови. Депутаты в страхе бежали, многие выпрыгивали прямо из окон. Драма или, вернее, мелодрама благополучно разрешилась, если не считать нескольких сломанных рук и ног.

Между тем в пансионе мадам Кампан мы буквально сгорали от любопытства. До нас доходили различные слухи, однако никакой достоверной информации. Но вечером, в сумерках, в пансион прибыли четыре молодых офицера и спросили дрожавшую мадам Кампан, все ли в порядке с сестрой генерала Бонапарта. Мадам послала за мной. Один из офицеров — очень красивый и чрезвычайно галантный — вздохнул с облегчением, с приятной горячностью поцеловал мне руку и почтительно сказал:

— Мадемуазель, мы посланы охранять вас и обеспечить вашу безопасность.

— Вас послал, конечно, славный генерал Бонапарт, — вставила мадам Кампан.

— Нет, сударыня. Генерал Мюрат.

Мое сердце на мгновение замерло. Сколько времени прошло с тех пор, когда я встретилась с Мюратом в Монбелло? Но это не имело значения. Этот поступок был недвусмысленным доказательством его любви, и мне, конечно, было хорошо известно, что Наполеону пока не удалось подыскать ему жену. Я поспешила к Гортензии, которую так хотелось ненавидеть за ее участие в примирении Жозефины и Наполеона, однако мне необходимо было перед кем-то излить душу.

— Мюрат любит меня, — пропела я. — Мюрат любит меня!

— И вы любите его, — проговорила Гортензия печально. — Я рада за вас. Это, должно быть, огромное счастье — выйти замуж за человека своего выбора.

Но, разумеется, впереди нас ждали большие трудности. И самая тяжелая — переубедить Наполеона.

Сам Мюрат появился в пансионе поздно ночью, разбудил мадам Кампан и настоял, чтобы подняли и меня. Но я все равно не спала. Волнение и ожидание жестокой схватки с Наполеоном мешали заснуть. Мадам Кампан возражала, считая неприличным принимать мужчину в ночную пору, но ее взгляд излучал понимание и снисходительность. Не обращая на нее внимания, я, набросив тонкую шаль, босиком поспешила вниз, в общий зал. В новой форме, собственного изобретения, Мюрат выглядел так изумительно, что я чуть было не лишилась чувств.

— Какие прелестные розовые ножки, — пробормотал он.

Сопровождавшая меня мадам Кампан предостерегающе кашлянула. Отвесив ей легкий почтительный поклон, Мюрат поведал мне о бегстве депутатов и о последующих событиях.

— Сперва казалось, — говорил он, — ни один депутат не останется в Сен-Клу, но твоему брату Люсьену удалось собрать свыше пятидесяти человек. Мало, скажете вы, но в отсутствие остальных они представляли собой солидное большинство. Главное — они приняли постановление без всяких возражений.

— Какое постановление, генерал?

— Зачем забивать такую хорошенькую головку политической чепухой? — рассмеялся Мюрат. — Достаточно, если я скажу, что правительство сменилось. Директории больше не существует. Вместо нее у нас теперь Консульская комиссия в составе трех консулов: Сиейеса, Дюко и Наполеона Бонапарта. Первые двое мало что значат и в конце концов исчезнут с политической арены. — Он сделал паузу, в глазах мелькнула зависть. — Нет нужды подчеркивать, что подлинным главой является ваш брат и скоро будет первым консулом.

— Вы хотите сказать, — проговорила я, затаив дыхание, — мой брат стал правителем Франции?

— Выходит, что так, — коротко ответил Мюрат.

— Я должна немедленно отправиться к нему. Должна поздравить его!

— Сейчас уже слишком поздно, мадемуазель.

— Тогда передайте ему, пожалуйста: я буду на Руэ-де-ля-Виктори завтра утром.

В глазах Мюрата вновь промелькнула зависть.

— Тот дом уже пуст. Ваш брат переселился в Люксембургский дворец.

— Наполеон Бонапарт — некоронованный король Франции! — У меня едва не перехватило дыхание при мысли о почестях и привилегиях, столь неожиданно доставшихся семье Бонапартов.