Мэри Пирс - Горький ветер

— У тебя много сигарет?

— Да, черт побери! Штук пятьдесят. Но я никогда и не был серьезным курильщиком. Так, мог выкурить одну-другую иногда.

— Я тоже, — сказал Том.

Когда наступила темнота, Эванс чиркнул спичкой и зажег свечу. Том уселся на койку и стал смотреть на свет в щелях стенки. Потом он зажег свою свечу. Изредка с улицы доносились голоса и слышались шаги. Чуть дальше, к северу от деревни, гремели колеса полевой кухни, подъезжавшей к окопам по мощеной дороге. А еще дальше продолжали грохотать орудия. В пристройке рядом всю ночь возились на насестах куры, кудахтая изредка во сне и хлопая крыльями.

— Тосс! — позвал Эванс. — Ты не спишь?

— Нет, Тэф, не сплю.

— За Мертюром есть маленькая деревушка, по ней течет ручей, а через него перекинут старый горбатый мостик, и по берегам растут серебристые березы. А вода в ручье такая чистая, что если бы она не бежала по камням, то ты никогда бы не подумал, что она там вообще есть.

— Хотел бы я побывать там, — сказал Том.

— Завтра утром, когда меня поведут, я буду думать, что гуляю у ручья. Это все чушь, я знаю, я никогда не верил в жизнь вечную, но вот об этом я и стану думать, это и буду представлять себе. Я пойду вдоль ручья, пока земля не поднимется. Я так часто себе это представлял, что теперь точно знаю, куда приду. К зеленым холмам и тому, кто ждет меня там.

Перед рассветом дверь сарая отперли, и туда вошел священник. Он сел на табурет у походного столика и посмотрел на Эванса. Приговоренный, как ему показалось, выглядел слишком спокойным.

— Ну, Эванс?

— Я говорил, что мне не нужен священник.

— Мне подумалось, что вы могли передумать. Может быть, вы не англиканец? Если хотите, я смогу найти методистского священника.

— Нет-нет. Меня воспитали в традициях англиканской церкви, но теперь я неверующий.

Полковой священник молча смотрел на Эванса в свете свечи. Рука, в которой он держал потрепанный молитвенник, была тонкой и хрупкой, как у женщины, а лицо похоже на детское. Он силился понять, что у приговоренного на уме.

— Очевидно, недостаток веры и привел вас к такому печальному концу.

— Уходите, — сказал Эванс.

Но священник колебался. Он считал своим долгом попытаться еще раз:

— Вы называете себя неверующим, но ведь вас нашли в церкви.

— Там было тихо.

— Если вы не верите в Бога, то, может быть, вы верите своим товарищам?

— Я из Южного Уэльса, — сказал Эванс. — Я видел, куда люди приложили руки, и эти места теперь заброшены, и там всегда будет пепелище. Но я также видел, куда другие люди приложили свои силы, и эти места теперь зеленее, чем прежде.

— И что же? Из этого следует, что вы верите в добро и зло.

— Они существуют вместе, и так будет всегда.

— Но вы не верите, что добро в конечном счете одержит победу над злом?

— Победа уже в том, что добро вообще существует.

— Я мог бы дать вам утешение, если бы вы только позволили мне.

— Я не нуждаюсь в нем.

Священник ушел. Обе створки дверей заперли. Свет постепенно начинал проникать сквозь круглое окошко наверху, Эванс задул свечку и положил огарок в карман.

Том сидел на койке, обхватив руками колени. Он смотрел сквозь решетчатое окно, как занимается утро. На дворе бегали куры и кукарекал петух. Кто-то возился с соломорезкой. За стенкой Эванс приводил себя в порядок.

Когда за ним пришли, Эванс встал и постучал в стенку:

— Пока, Тосс. Береги себя. Спасибо, что посидел со мной.

— Пока, Тэф.

Том встал и выглянул из окна. Он видел, как уводят Эванса. В усыпанном соломой дворе пожилая женщина в черном платке кормила кур. Когда Эванс проходил мимо, она выпрямилась и перекрестилась. Том запрокинул голову и посмотрел на небо, обложенное багровыми грозовыми тучами, между которыми пробивались лучи утреннего солнца. Он увидел трех чаек, серебристо-белых на фоне темных туч. Откуда-то неподалеку донесся звук ружейного залпа. Женщина упала на колени.

Том предстал перед полевым трибуналом по обвинению в отказе исполнять приказ. Он признал себя виновным, и его осудили. Сержант Таунчерч, конечно же, был неправ. Том это знал, и офицеры тоже. Но дисциплину нужно соблюдать, поэтому никто не спрашивал, какой приказ он не выполнил.

Его приговорили к пяти дням в Первом штрафном батальоне. Это означало дополнительные наряды, заключение в караулке и хождение по плацу в полной выкладке. И еще это означало, что все пять дней, по вечерам, его на два часа привязывали к орудийному лафету, крест-накрест, притянув запястья и лодыжки к ступицам колес. Сержант Таунчерч лично приходил проверить, плотно ли стянуты ремни, а потом он возвращался посмотреть, как Тома отвязывают. И каждый вечер, когда ремни снимали, он задавал ему один и тот же вопрос:

— Ну, Маддокс? Не жалеешь, что ослушался приказа?

Том никогда не отвечал. Он притворялся, что просто не замечает его.

В конце июля Шестой батальон оставил Сомму и перебазировался во Фландрию, к городу Ипр, который находился под обстрелом день и ночь. На пути им встретилась группа связистов.

— Добро пожаловать в столицу выпуклости! Когда найдете хоть одну, не уносите ее с собой, пожалуйста!

— Ступайте к шлифовальщикам, и пусть вас хорошенько пригладят!

— Может, и вы отличитесь в ловле снарядов.

— Казармы вон там, слева от вас. Точнее, были там еще сегодня утром.

— Пароль «Нож». У вас все равно не будет времени сказать что-нибудь подлиннее.

В тот же вечер Том и Ньюэз облазили весь город, бывший когда-то городом гордых шпилей. Они всматривались в руины старого собора, каркас Зала духовенства.

— Когда все это кончится, люди снова отстроят его. Удивительно, как у них духу хватит начать.

— Ты вернешься сюда? — спросил Том. — Потом, посмотреть, как он выглядит.

— Это мысль, — сказал Ньюэз. — Как насчет того, чтобы вернуться сюда вместе? Например, через десять лет после того, как война кончится, съездим специально для этого.

— Ладно, договорились, — согласился Том. — Если только будем живы.

— А если и умрем, то наш дух вернется сюда. В ближайшие годы по Франции и Бельгии будет бродить множество духов.

По всему фронту собирались войска для нового наступления. Каждый акр был буквально забит людьми, лошадьми, орудиями и снаряжением. Врагу, занимавшему позиции на возвышенности в северо-восточной части города, была видна вся эта сутолока внизу, похожая на человеческий муравейник. Немецкие наблюдательные посты господствовали над городом, и артиллерия могла обстреливать любые точки на выбор. И с каждым днем обстрел усиливался.

— Сидим тут, как утки! — сказал Ньюэзу Дик Кострелл. — Какого черта наши папаши ждут?

— Они сейчас как раз заканчивают игру в шары.

— Еще дня два, и нам некем будет атаковать.