Кэти Хикман - Алмаз

Возле ног что-то зашуршало. Аннетта опустила глаза: младшая аббатиса поддела наконечником трости подол ее платья и немного приподняла. Показался край запретных вышитых туфелек. На мгновение воцарилась тишина. С той стороны лагуны доносился колокольный звон. Пробили час.

Суора Пурификасьон обошла послушницу и снова встала перед ней. Монашеское покрывало обрамляло идеальный овал лица, кожа, несмотря на возраст, белоснежная, почти лишенная морщин. «Когда-то и она была красавицей», — с удивлением подумала Аннетта. Черные глаза испанки были прикрыты бледными набухшими веками, такими тяжелыми, что казалось, ей стоит огромных усилий смотреть на мир.

— Появление… монаркино, как вы его называете, никак не связано со мной, — наконец произнесла девушка.

— Тебя видели.

— Где?

— В саду.

— Я хожу туда размышлять и молиться, как все, — сверкнула глазами Аннетта. — Незнакомца там я не встречала. А если кто-то осмеливается утверждать обратное — это ложь.

Суора Пурификасьон долго молчала.

— Знаешь, я на это не соглашалась, — наконец сказала она.

— Не понимаю, о чем вы. — Бывшая служанка валиде решила не поддаваться на провокацию. По крайней мере, пока.

— О твоем возвращении на столь выгодных условиях.

— Что за условия?

— Ты попала в наш монастырь простой конверсой, младшей послушницей. А теперь хочешь принять постриг, стать клирошанкой, как девушки из лучших семей Венеции! Ты! Простолюдинка, которая…

Последние слова были произнесены почти шепотом. Аннетте не хотелось выслушивать оскорбления, поэтому она перебила:

— Прошу прощения, если чем-то обижу вас, сестра, но, как вам наверняка известно, на то есть разрешение самой аббатисы. Я сделала монастырю крупное пожертвование. Сам патриарх повелел… — Девушка осеклась, пытаясь найти подходящее слово. — Сам патриарх напомнил нашей аббатисе, что все равны перед Господом.

— Размеры твоего пожертвования к делу не относятся. А вот твое знание мирской жизни, сестра, не соответствует…

— Что значит — не соответствует? — нахмурилась Аннетта.

Беседа приняла неожиданный оборот.

— А что мне оставалось делать? Я воспитывалась здесь с детства. Вы прекрасно знаете, что мне некуда идти.

— Ты нарушаешь обет бедности…

— И думаю, я в этом не одинока. — Аннетта многозначительно посмотрела на трость с серебряным набалдашником.

— Сбиваешь юных сестер с пути истинного. С тех пор как ты вернулась, они дерзят, не соблюдают субординацию. Даже Евфемия, которая всего лишь конверса. Ты подаешь им дурной пример.

— Но я…

— Нарушаешь все правила: держишь еду и напитки в келье, сестры приходят к тебе шить и читать. Вы спите во время молитвы и перешептываетесь в церкви. Дружбе, суора Аннетта, здесь не место, — закончила проповедь суора Пурификасьон.

— Вы бы запретили и дружбу?

— Дружба с отдельными людьми, разумеется, невозможна. Если ты выделяешь кого-то, это вредит дружбе в целом, доброте ко всем Божьим созданиям, к которой мы стремимся. Это ты понимаешь?

— Ее преподобие всегда…

Младшая аббатиса знаком приказала девушке замолчать.

— Ее преподобие очень стара, дни ее на грешной земле сочтены. А когда она покинет нас, многое изменится.

Женщины долго молчали. В комнату влетел воробушек, сел на потемневшую от времени потолочную балку и замер, тихо наблюдая за людьми.

— Скажи мне, сестра, — с легким нетерпением в голосе заговорила суора Пурификасьон, — какое оно?

— Оно?

— Ну, то, другое место.

Аннетта ненадолго задумалась.

— Оно… большое.

— Большое?

— Да, очень большое.

Черные глаза старшей монахини холодно наблюдали за ней.

— Что значит «большое»?

— Народу там больше, чем здесь, суора Пурификасьон, — с готовностью объяснила девушка.

— Понятно.

— Ну и еда.

— Еда?

— Там по-другому кормили.

— По-другому? Это как? — Младшей аббатисе явно не терпелось узнать побольше: ее вопросы звучали едва ли не простодушно.

— Ну, не так, как здесь. — Аннетта впилась ногтями себе в ладонь, чтобы не рассмеяться.

— Да-да, понимаю, — перебила собеседница, нетерпеливо всплеснув руками. — Конечно, понимаю.

«О нет, совсем не понимаешь, — подумала бывшая служанка. — А так хочется… И… думаю, я знаю, чего еще тебе хочется…»

— Продолжай!

— Я не вполне понимаю вас, суора. — Аннетта сделала вид, что так оно и есть. — Что именно вы хотели бы узнать?

Девушка невинно посмотрела на аббатису. Теперь она зашла слишком далеко. На долю секунды старшая сестра оказалась в ее власти, но ситуация вдруг неуловимо изменилась: то, что было на расстоянии вытянутой руки, ускользнуло. Суора Пурификасьон прикрыла глаза, будто вид девушки причинял ей невыносимую боль, и отступила.

— Будьте любезны подождать здесь, сестра.

— Но я стою уже час, я…

— Вы не сдвинетесь с места, пока я не скажу, — оборвала ее монахиня и вышла из комнаты, постукивая тростью о каменный пол.

Эта простая уловка помогала суоре Пурификасьон без труда вытягивать любые сведения из монахинь. Мадонна! Аннетте хотелось затопать ногами в гневе. Иногда младшая аббатиса заставляла их признаться даже в том, чего они не совершали! Это, конечно, неприлично, но ничего Старая Фурия от нее не добьется. Четыре года в гареме многому научили девушку. Аннетта старалась как можно реже думать о том месте, но теперь… вспомнила, как видела валиде в последний раз. В ту ночь была ее очередь прислуживать матери султана. Аннетта зашла к валиде в опочивальню удостовериться, что все в порядке, и обнаружила ту на диване.

Сафие лежала на спине с открытыми глазами. Руки аккуратно сложены на груди, как будто она с нетерпением ждала этого момента. Аннетта удивилась. Знающие люди понимали, что валиде контролировала все и вся в гареме. Сафие-султан, могущественнейшая женщина в Оттоманской империи, мать Тени Аллаха на Земле, чьей личной рабыней была венецианка.

Говорят, мертвые похожи на спящих, но Аннетте так не показалось. Она вспомнила, как застыла рядом с простертой на диване женщиной, словно разглядывая ее в первый раз. Родинка на мочке левого уха, светлая россыпь веснушек на щеке, темное родимое пятно на руке — маленькие изъяны, которых раньше Айше просто не замечала.

Сафие умерла совсем недавно, но кожа уже начала желтеть. Один глаз слегка приоткрылся, как будто она вот-вот очнется от долгого сна и скажет: «Чего ты ждешь, карие? Принеси мне шаль, кофе, кошку…» Не верилось, что волшебный голос умолк навсегда. Она покорила всех в гареме: даже когда Аннетта наконец позвала евнухов, ей с огромным трудом удалось заставить их прикоснуться к валиде.

Но одно мгновение — всего лишь мгновение — она стояла и разглядывала мертвую царицу. Даже сейчас, уже в монастыре, Аннетта поежилась. Валиде мертва… Не может быть! Она вспомнила, как поняла, что перед ней только пустая оболочка, раковина, из которой ушли сила и красота. Тело, вытянувшееся, словно по струнке, под тяжелыми меховыми покрывалами, казалось куда более хрупким, чем живая валиде. Аннетту сразило наповал: вот так внезапно знакомый тебе человек становится просто иллюзией, цирковым трюком, сгустком духовной энергии.