Герман Воук - Марджори в поисках пути

Когда подошло время десерта, судья стал посматривать на часы. После второй чашки чая он снял не спеша свою ермолку, положил ее на салфетку и откашлялся. Этого жеста и сигнала было достаточно, чтобы все гости прекратили есть и пить и повернули головы к нему.

— Мои дорогие Роза и Арнольд! Миссис Эйр-манн и я, конечно, сожалеем, что должны покинуть гостеприимную и любимую семью, эту прекрасную церемонию, трапезу и идти на скучный политический обед. Это приходится мне проделывать почти каждый вечер в течение недели, но я не могу…

— Совершенно верно, судья, — сказала миссис Моргенштерн, не совсем сознавая, что это была лишь преамбула, а не речь.

Судья, улыбаясь, посмотрел на нее.

— … но я не могу, говорю, покинуть этот великолепный и, можно сказать, священный стол без того, чтобы не произнести слова благодарности. — Ноэль тяжело откинулся на стул. Его глаза потухли, а лицо стало угрюмым, и Марджори боялась, что это будет замечено гостями. Но глаза других были устремлены на судью. Судья Эйрманн продолжал:

— И будь что будет со мной после обильного угощения Розы Моргенштерн. Но я благодарен, и в большей степени, за пищу духовную, которую получил сегодня. Миссис Эйрманн и я не религиозны в некотором формальном смысле, но я верю в то, что мы делаем; и мы всегда в душе оставались хорошими евреями. Понимаете, мы оба из старых немецких семей, которые от всего этого отошли. Сидя здесь сегодня, я спросил себя, действительно ли наши деды были так мудры? Психологи двадцатого века находят ряд положительных аспектов в воздействии символов и церемоний на поведение людей. И мне хотелось бы знать, не окажется ли, что эти раввины прошлого знали больше. Какая удивительная сердечность и интимность в вашей церемонии! Даже небольшая ссора придала живость и особый шарм семейному празднику. Я собирался поехидничать, но передумал… — Судья сделал паузу и рассмеялся. — Маленькая Хагада с неправильным английским и причудливыми старинными гравюрами были для меня открытием. Я вдруг осознал, что являюсь частью традиции и культуры, возраст которых четыре тысячи лет. Я осознал также, что это мы, евреи, совершили исторический исход из Египта и дали миру концепцию святости свободы.

— Неужели? Это такое счастье для меня, — пробормотал Ноэль.

— Закрой рот, — сердито прошептала Марджори.

— Как бы то ни было, — сказал судья, — вам седер дал больше, чем мне. Сегодня я увидел воочию исход, как это было тогда. Пока вы занимались пением псалмов, которые я, к сожалению, не понимаю, я закрыл глаза и увидел массу людей во главе с чудотворным седобородым гигантом Моисеем, идущих вперед через гранитные ворота Рамзеса, через пески в свете полной луны… — Судья Эйрманн продолжал в том же духе в течение десяти минут, рисуя живую картину исхода, а затем заключения союза с Богом на Синае. Родственники сидели очарованные. Марджори, несмотря на саркастическое замечание Ноэля, была взволнована и удивлена. Ноэль обычно характеризовал отца как смешного пустозвона, однако, хотя его речь была цветистой, а манера говорить академической, судья обладал красноречием и чувством юмора. Описывая израильтян, складывавших свои украшения в кучу перед Аароном для того, чтобы сделать затем из них золотого тельца, он сказал:

— Серьги, перстни, различные кольца, золото, золото, звенящее и падающее и превращающееся в кучу! Только вообразите, они полностью раздели себя! Они отказались от последних украшений ради этой глупости, того золотого тельца, представьте этих обедневших израильтян со светом Синая на лицах! И до сих пор, мои друзья, еврей, не важно, что он беден, всегда наскребет десять долларов для карточной игры. — Родственники бушевали, а пожилые подталкивали друг друга и подмигивали. Судья сидел невозмутимо, ожидая, пока смех утихнет; глаза его были насторожены, лицо серьезно, жилка на шее пульсировала. Марджори была поражена его сходством с сыном. Ноэль тоже никогда не смеялся над своими остротами, а сидел невозмутимо, выдерживая паузу и давая возможность смеяться слушателям. Глубоко сидящие умные голубые глаза были одинаковыми у обоих мужчин, в особенности теперь, когда глаза судьи излучали энергию. Различие в возрасте, ненавязчивая привлекательность и густые светлые волосы Ноэля не могли уменьшить сходства сына и отца.

В то время как Ноэль, откинувшись на стуле и уставившись на пятно от вина на скатерти, не спеша сооружал горку из крошек мацы, а его отец произносил речь, Марджори представила себе, как он с тринадцати лет точно так же сидел за столом отца и мрачно переносил невнимание. Одно было очевидно: за столом, где главенствовал судья Эйрманн, ничто другое не должно было отвлекать внимания присутствующих.

Когда судья поднялся, чтобы идти, и произнес: «А теперь до свидания, храни вас Бог и счастливой Пасхи», — все встали, окружили его, протягивая руки и расточая хором комплименты. Для каждого у него находилось слово, с каждым он обменялся рукопожатием. Он помнил, чьих родителей каждый ребенок, и называл их по имени, что всех особенно поразило. Мистер и миссис Моргенштерн проводили семью Эйрманнов до прихожей, за ними потянулись остальные гости, все обменивались шутками с судьей. Мать Ноэля, богато одетая маленькая женщина, слегка накрашенная, остановилась, чтобы поцеловать Ноэля в лоб, затем она поцеловала Марджори.

— У вас прекрасная семья, дорогая Марджори, в самом деле прекрасная. Вам можно позавидовать. Спокойной ночи. Я хотела бы побыть у вас еще.

Родители Ноэля ушли, и Марджори сказала ему:

— Я думаю, ты любишь мать. А твой отец очарователен. Зачем ты выставляешь его идиотом?

Он взглянул на нее, наклонив голову; на его лице была неприятная улыбка.

— Ты сколько-нибудь поверила тому, что он говорил?

— Я только думала, что все меняется. Я не обращаю внимания на твои слова.

— В самом деле? Только не забывай, дорогая, что он политик, а ваш дом находится в его округе. Когда это все кончится? Можно мне снять? — Он потянулся к своей ермолке.

— Сейчас снова начинается церемония, Ноэль, и ты услышишь несколько прекрасных песен.

— Сколько времени это продлится?

— Недолго, не больше часа. Я буду тебе очень благодарна, если ты проявишь терпение.

— Хорошо, это интересно, но, честно говоря, у меня другой план.

Наконец она сказала:

— Ноэль, все в полном порядке, и если ты хочешь сейчас уйти, то все тебя поймут.

— Я выпью еще этого палестинского бренди. — Он выпил всего половину рюмки, хотя начал пить с десерта. Посмотрев на янтарный напиток, Ноэль произнес: — Оригинальный вкус. Терпкий и довольно крепкий. Примитивный, крепкий, но экзотический. Как раз подходящий к этому случаю.