Елена Арсеньева - Звезда королевы

Незнакомец молчал, но в этом молчании не было почтительного ожидания слуги, — он молчал нарочно, желая подогреть интерес к себе, но подогрел до крайности лишь общее раздражение: Никитич, приметив, как встопорщились на переносице седые брови князя, сильным тычком сшиб наглеца на пол, на колени, а сам пояснил с поклоном:

— Это мальчишка Акульки, что на краю деревни живет. Дареная вам была господином Куролесовым вместе с двумя борзыми на день вашего ангеля. Давно уж, за десяток лет, — вы небось и запамятовали. Дарена была как искусная белошвейка. Но стала баба к водочке потягиваться — вы ее и согнали со двора. Жила она со вдовцом Семеном Ушаковым, а как тот успокоился, мирскою табакеркою сподеялась. — Никита смущенно улыбнулся. — У каждого свой промысел! Парнишка же сын не ее, а сестры умершей — она не ваша была, беглая, — а от кого прижит, Акулька и сама не ведает, а может, просто помалкивает, скрывает.

— Акулька Ульки не хуже, — вдруг сказала Татьяна, и все недоумевающе оглянулись на нее: при чем тут эта поговорка?

Князь пожал плечами:

— Да мне что за печаль, под каким кустом мальца сработали и чем та Акулька промышляет? Пусть лучше объяснит — зачем говорил про Аристова? Иль заявился сюда глумиться надо мной?!

Старческая, сухая, но вполне еще крепкая рука Никитича не давала Гриньке шевельнуть прижатой к полу головой, так что снизу доносилось лишь невнятное бормотание; Никитич же, взявший на себя роль толмача [25] Переводчика. , пересказывал с его слов:

— Акулька сия ходила по малину и в лесу повстречала мужика — ладного, одетого как барин, сказавшего ей, что он — первейший друг и посланник крестьянского царя Петра Федоровича III — тьфу, прости меня, Господи! — а имя его Илья Степанов сын Аристов. Выспрашивал, где какой припас для его отряда взять можно, богатое ли село, барин лют ли? Акулька, видать, смекнула, что ежели его орава в Ново-Измайловке поживится, волю, может, крестьянушки и обретут, а вот животы у них наверняка потом надолго подведет, — и отбрехалась как-то. Однако тот мужик ей приглянулся, она ему — тож, и вот уже какую ночь он к ней похаживает, между делом про крестьянские недовольства выведывает да про барские запасы оружия выспрашивает…

— Так, — кивнул князь. — Ну а нашему Гриньке тот ухарь чем не пришелся по нраву? Чем перед ним провинился, что он с доносом на теткина полюбовника прибежал?

Гринька пробурчал что-то злобное, а Никитич растолковал:

— Дескать, хотел мальчишка ружье Аристова разглядеть, а тот его вздул крепко. Ну и не стерпел парнишка обиды…

— Месть, значит, — задумчиво проговорил князь, глядя в темное окно.

Из угла, где недвижно сидела Татьяна, донесся прерывистый вздох. Князь вскочил и, отстранив Никитича, вздернул мальчишку на ноги.

— Вести ты мне принес заманчивые, — сказал он, комкая у Гриньки на груди его затасканную голошейку и сурово глядя в покрасневшее от натуги лицо мальчишки. — Сейчас толком объяснишь мне, когда Аристов к Акульке приходит, как, которою дорогою. Сегодня ночью я сам туда пойду… Молчать! — грозно оборвал он единый возглас Никитича и Елизаветы. — Молчать, говорю вам! Ты, Никитич, собери десяток из охраны — самых толковых и надежных. Чтоб оружие досмотрели, чтоб без осечек! К утру воротимся, повязав злодея, дабы не сеял смуту.

— Батюшка! Зачем?! — бросилась к нему Елизавета, и Маше показалось, что дед сейчас сердито оттолкнет княгиню, но он ласково проговорил:

— Ближний к Пугачеву человек — хорошая добыча. По слухам, он верных своих бережет, не бросает пленных, норовит сменять. Мало ли, на кого этого Аристова обменять при случае можно!

Князь многозначительно повел глазами, и Маша поняла: дед имеет в виду пропавшего князя Рязанова, мужа Лисоньки. Но у Елизаветы вдруг задрожали губы, она прижала их ладонью, отошла, вся поникнув, — думала о своем муже, Алексее Измайлове, который, спасая семью, ринулся безоглядно в сечу — и нет о нем ни слуху ни духу, а посланный князем к месту стычки отряд тоже еще не воротился…

Князь поглядел на нее печально, покачал головою. Потом молвил:

— Уходя, одно скажу: будьте усердны к Богу, верны государыне, будьте честными людьми, ни на что не напрашивайтесь и ни от чего не отказывайтесь! А теперь — храни вас Бог. Пошли, Никитич.

И пока он шел по гостиной, гоня в тычки Гриньку — мальчишке предстояло сидеть запертым в чулане, покуда князь не воротится с победой, чтоб не разболтал о его намерении, — Маша успела увидеть умоляющие глаза матушки, обращенные к Татьяне.

Чего ждала она от старой цыганки? На что надеялась? Что хоть Татьяна — словом ли, ворожбою — отвратит князя от опасного предприятия? Опасность и беда так и реяли в воздухе, их нельзя было не чуять, тем более вещей цыганке… Но Татьяна, которая и в самых малых мелочах была осторожна и осмотрительна (ежели увидит, например, на полу нитку, всегда ее обойдет, потому что неведомо, кем положена эта нить, не со злым ли умыслом!), сейчас сидела молча, безучастно, словно не видела и не слышала ничего.

И князь ушел.

Вечером матушка сходила навестить сестру, но та по-прежнему крепко спала. Елизавета поглядела на ее малыша, лежащего в зыбке под надзором нянюшки, а потом вернулась в спальню к своим детям. Татьяна уже уложила их и задернула занавеси, чтобы багровый закат не томил глаза.

— Постели мне здесь, — велела княгиня.

— Что так? — удивилась цыганка. — Или комнату по нраву не выберешь?

Маша тоже удивилась: дедов дом был просторен; странно даже и то, что их с Алешкою разместили в одной спальне, — но чтобы и Татьяна, и матушка остались здесь же…

Елизавета склонила голову, устало переплетая тяжелую косу. Пальцы ее проворно перебирали русые пряди, а глаза были устремлены в пол, словно сосредоточенно следили за игрой теней.

— Томно мне, — сказала она вдруг. — Томно, страшно… Где они? Почему не дают о себе вестей?

Татьяна тихо вздохнула.

— Ничего, ничего. Все избудется. Ты сердце свое слушай!

— Да, — молвила Елизавета. — Сердце! — И, отбросив косу, быстро опустилась на колени под образами.

Она смотрела в печальное лицо Спасителя, но не крестилась — руки ее были прижаты к груди, и хотя губы шевелились, словно истово творили молитву, Маша почему-то знала, что мать не к Богу обращается — зовет мужа поскорее вернуться.

Посреди ночи в дверь сильно, страшно застучали, и раздался истошный крик Никитича:

— Беда, матушка-княгиня! Отворите!

Маша вскинулась в постели. На своей кровати сонно протирал глаза Алешка; Татьяна, уже одетая, со свечою, пыталась одной рукой снять с двери засов. Подбежала матушка — чудилось, они обе вообще не ложились, — и помогла впустить Никитича. В руках его горел трехсвечник; в комнате сразу посветлело, и горестное лицо старика сделалось отчетливо заметным.