Барбара Картленд - Честь и бесчестье

Позднее Шимона не раз приходила в восторг от нового театра, куда приводила ее мать, чтобы полюбоваться игрой Красавца Бардсли. Однако входить через служебный вход им строго воспрещалось.

Да, помещение было просторным и величественным.

В зале было четыре яруса и ложи на манер тех, что прославили Оперный театр, однако, к сожалению, Холланд больше заботился о внешнем блеске, чем об удобствах публики.

Оказалось, что галерка расположена настолько высоко и далеко от сцены, что посетители с трудом слышали актеров, а восемь лож у самой сцены и еще восемь по обе стороны от оркестровой ямы вообще были ни к чему.

Тем не менее огромный новый Королевский театр вмещал три тысячи шестьсот одиннадцать зрителей, а его строительство обошлось в двести двадцать тысяч фунтов.

Там было немало подлинных усовершенствований, даже специальный жаропрочный железный занавес.

Именно он, по мнению Красавца Бардсли, не раз беседовавшего об этом с Шимоной, привлекал публику в самом начале существования нового театра и вызывал неизменный восторг тех, кто и так был влюблен в свой театр.

— Иногда по нему даже били молотком, — рассказывал актер, — чтобы продемонстрировать, насколько он прочен.

— А что было потом, папа? — спрашивала Шимона, хотя прекрасно знала это и сама.

— Когда занавес поднимался, — с готовностью отвечал ей отец, — у публики буквально захватывало дух при виде водяных каскадов, низвергавшихся с крыши и с оглушительным грохотом падавших в огромный резервуар, откуда вода разбрызгивалась, омывая искусственные скалы.

— Как это, должно быть, было чудесно!

— Еще бы! — с энтузиазмом откликался отец. — А когда вслед за этим появлялся человек в лодке и начинал плыть по воде, публика приходила в неистовство!

Только с годами Шимона поняла, что предприятие, пышно названное Шериданом «Великим национальным театром», было обречено на неудачу с самого начала из-за катастрофического состояния финансов знаменитого драматурга.

Жалованье актеров независимо от его величины выплачивалось от случая к случаю. Нередко в театре возникало недовольство, а то и забастовки.

Хороших актеров увольняли, так как они требовали достойной платы за свой труд, а на их место нанимали всякую посредственность.

Обычно в субботу утром артисты осаждали кабинет Шеридана.

— Ради Бога, мистер Шеридан, — молили они, — заплатите наконец то, что нам причитается! Мы уже не в силах ждать…

Знаменитому драматургу приходилось пускать в ход все свое обаяние и клятвенно заверять просителей, что он вскоре непременно расплатится с ними. Кое-как утихомирив собравшихся, он исчезал через служебный выход.

Поэтому солидную долю своих доходов Красавец Бардсли раздавал своим самым бедным коллегам, и в результате приходилось страдать его жене и дочери.

Им приходилось отказывать себе не только в скромных излишествах, но даже в хорошей еде. И это у такого человека, как Красавец Бардсли, пользовавшегося оглушительным успехом у лондонской публики!

Самого актера житейские неурядицы ничуть не тревожили, что могло бы вызвать неудовольствие у женщины менее преданной, чем его жена. Однако когда она видела мужа на сцене, его игра завораживала ее так же, как и самых восторженных почитателей таланта Красавца Бардсли, и у бедной женщины не хватало духу сетовать на мужа за его неуемную щедрость и расточительность.

Внезапно в дверь гримерной громко постучали.

— Осталось пять минут, мистер Бардсли! — крикнул мальчик, вызывающий актеров на сцену.

Вскоре до Шимоны донесся топот — это мальчишка бежал по коридору и стучал во все двери, напоминая актерам о начале представления.

Красавец Бардсли вышел из-за занавески. Шимона с тревогой взглянула на отца. К счастью, как это обычно и бывало, ожидание момента выхода на сцену начинало оказывать на больного актера свое исцеляющее воздействие.

Он расправил плечи и вздернул подбородок. В его глазах засветился тот самый огонь, который с магической силой действовал на публику.

Костюм актера, казалось, слился с ним, словно вторая кожа, и даже худоба Красавца Бардсли не так бросалась в глаза и при свете рампы делала его похожим на юношу, роль которого он так изумительно исполнял.

Актер подошел к туалетному столику, добавил на щеки немного румян с помощью заячьей лапки и слегка коснулся краской уголков глаз.

— Ты такой красивый, папа!

Первый раз он услышал от нее эти слова, когда она была еще маленькой девочкой, и с тех пор Шимона не раз повторяла их отцу. Бардсли нежно улыбнулся дочери и сказал:

— Оставайся здесь, пока я буду на сцене. И пусть Джо никому не открывает дверь.

— Не беспокойтесь о Шимоне, сэр, — с готовностью отозвался Джо Хьюитт.

— Осталось две минуты, мистер Бардсли!

Звонкий голос мальчика, сопровождавшийся стуком в дверь, окончательно прогнал остатки уныния с лица Красавца Бардсли.

Он последний раз взглянул на себя в зеркало и повернулся к двери.

— Удачи тебе, папа!

Он снова улыбнулся Шимоне и вышел. До девушки донесся звук его голоса — он разговаривал с актерами, которые вместе с ним торопились на сцену.

Как ей хотелось оказаться сейчас в зале, чтобы увидеть отца в одной из самых значительных его ролей. Так, во всяком случае, считали критики, и, надо сказать, на похвалы они не скупились. Один из них написал на прошлой неделе: «Я уже исчерпал все эпитеты и метафоры, стараясь достойно описать игру Красавца Бардсли».

Ему вторил репортер «Морнинг кроникл»: «Стоит этому человеку выйти на сцену, как он сам и зрители, завороженные его восхитительной игрой, возносятся прямиком на Олимп!»

Поднявшись с красного плюшевого дивана, Шимона начала машинально наводить порядок на туалетном столике отца.

Там стоял портрет ее матери, с которым отец никогда не расставался. В этой миниатюре художник Ричард Косуэй сумел великолепно передать сходство с оригиналом.

Трудно было себе представить, что прекрасной молодой и счастливой женщины, глядевшей с портрета, уже давно нет на свете.

Ее глаза, огромные и сияющие, излучали обожание и восторг — чувства, которые всегда испытывала молодая женщина к своему мужу. Золотистые волосы оттеняли нежность ее лица. Все это Косуэй сумел прекрасно изобразить, поместив модель на мягком голубом фоне.

Шимона не сводила глаз с миниатюры. Сердце ее защемило от тоски, как всегда, когда она вспоминала мать.

Как это могло случиться? Почему она умерла так внезапно, что они, ее близкие, даже не успели осознать, насколько серьезно она больна?

«Мы ведь привыкли заботиться только о папе, — так объясняла себе происшедшее Шимона, — и даже не заметили, что к маме давно уже подкрадывается болезнь. А потом, увы, было уже слишком поздно!»