Сюзан Кубелка - Сброшенный корсет

— Двадцать гульденов! — промолвил граф Шандор и протянул руку.

— Получишь завтра. Честное слово гусара. Но, милые дамы, вернемся к музыке. Хочу побаловать вас за ужином. Я привез с собой своих цыган — переманил их у Эстергази. Мой Примас, он играет на скрипке, такого еще мир не слыхивал. Не красавец, похож на безумного павиана, но с таким перцем в крови. — Он схватил Эрмину за руку и поцеловал. — Дорогая моя! Мои поздравления! Такая девочка! Шандор, пойдем! Нам пора. Мне надо с тобой поговорить. Позвольте откланяться… и целую ручки.

— Почему он сказал «кузина»? — спросила я, едва он вышел.

— Венгры всегда ведут себя так, словно они со всеми в родстве. Каждый является дядюшкой — бачи — или тетушкой — нени. Это ничего не значит, забудь об этом. Вот что, я пойду разыщу принцессу Валери и представлю тебя ей. Никуда не уходи. Я сейчас вернусь.

И я снова осталась одна перед целой толпой незнакомых дам, которые тискали меня, целовали. У меня уже горели щеки, а серебряная повязка съехала со лба на шею, когда вернулась наконец Эрмина под руку с принцессой, внешность которой производила незаурядное впечатление.

Красивой ее, пожалуй, не назовешь, для этого она была слишком высокой. На Валери было свободное платье цвета зеленого мха, старомодное и непомерно длинное, зато перчатки неприлично коротки — они не закрывали локтей. Но прежде всего бросались в глаза ее рыжие волосы, уложенные башней и украшенные пятью перьями цапли. Глаза тоже притягивали к себе — большие, круглые, ярко-синего цвета, взгляд открытый. Красивый прямой нос, хорошо очерченный рот, энергичный подбородок — женщина с характером, сразу видно.

Принцесса собирала пожертвования, обходя публику с красным цилиндром. Он был доверху набит.

— Дорогие мои, — сказала она радостно глубоким хрипловатым голосом, — сегодня мы собрали вдвое больше, чем в прошлый год. Некоторые бросали золотые. — Она улыбнулась мне. — Маленькая барышня принесла нам счастье.

Я сделала глубокий книксен и поцеловала ей руку.

— Вставай, вставай, — воскликнула она нетерпеливо. — Ты настоящая артистка. Я уже наслышана о тебе. Непременно заходи ко мне в ближайшее же время, я хочу, чтобы вы поиграли в четыре руки с моей Ксенией. Ну-ка, постой, что у тебя за вид? — она поставила цилиндр на пол и поправила на мне повязку для лба. — Ну вот, теперь все в порядке. Господа, — обратилась она к собравшейся вокруг меня публике, — я похищаю у вас юную спасительницу. Увидимся внизу в ресторане.

Все тут же посторонились. Габору было дозволено нести тяжелый цилиндр. И следуя за распираемой гордостью Эрминой, зацелованная, в сопровождении длинной вереницы почитателей, я покинула зал.

Это был мой первый день в Эннсе.

За ним последовали не менее захватывающие события.

Я сживалась с Эннсом, и это было нетрудно. После успеха «Юной спасительницы» я стала восходящей звездой города. Не проходило и дня, чтобы меня не пригласили в какой-нибудь дивный дом на выступления певцов, пианистов, на театральный вечер или в частный концерт. Эрмина всюду сопровождала меня с пылающими от гордости щеками и упивалась моим триумфом.

Я ела вместе со взрослыми. Мне разрешалось подпевать в мужском хоровом обществе. Меня позвали в союз юных дев, где я снова встретила Галлу и Эмзи Кропф. Фройляйн Шёнбек сразу же пригласила меня на чай и взяла на репетицию церковного хора. Так что мое первое письмо в Вену было просто напичкано рассказами о моем успехе в обществе, и если бы мама была со мной, я была бы счастливейшим человеком на свете.

Чтобы ничего не утаить, скажу, что поначалу я плакала каждую ночь. Потом это прошло, жизнь в большом отеле настолько захватывала своей экзотикой и новизной, что я все меньше ощущала отсутствие маменьки.

«Черный орел» и впрямь был первым домом в Эннсе. Все, кто имел ранг и имя, останавливались у нас: министры, посланники, высшие иностранные офицеры, высочайшие чиновники и члены императорской семьи, сопровождаемые слугами в ливреях, с импозантными сундуками с одеждой, шляпными коробками, ручным багажом и тем узнаваемым сладким ароматом большого света, который был для меня нов и казался неотразимым.

— А кто сегодня приехал? — был мой первый вопрос за завтраком.

И всегда оказывался какой-нибудь интересный гость.

Приезжали не только мужчины.

Каждую неделю появлялись одна-две изысканные дамы из отдаленнейших провинций нашей монархии, чтобы навестить своих сыновей, которые проходили здесь военную службу. Платили их долги, призывая к бережливости, приводили в восхищение весь Эннс своими платьями, шляпами и украшениями, раздавали щедрые чаевые и уезжали.

Иногда я сама угадывала, кто остановился у нас в отеле. Если в холле пахло тяжелыми сладкими духами, значит, русские офицеры.

Если прачки жаловались на двойную работу, я уже знала, что прибыли румынские офицеры. Румыны были еще тщеславнее русских. Носили тесные корсеты под мундирами и даже подкрашивались: румянили щеки, чернили брови. От грима их постельное белье пачкалось ежедневно, и каждое утро приходилось стелить свежее, а чаевыми они не очень-то баловали.

Если слышались голоса, приглушенный смех, пение и музыка из красного салона, это означало: «господа с секретной миссией». Однажды у нас остановилась даже труппа мавров с импресарио мистером Уайтом, они дали танцевальное представление в «Пивной бочке» на Фрауенгассе, о котором долго еще вспоминали в городе.

Но самыми привлекательными гостями были, конечно, Габор и его папа́. Жаль, что их редко приходилось видеть. Отец Габора был очень богатым человеком, крупный помещик и конезаводчик, шестидесяти пяти лет, вдовец уже в третий раз.

Он прибывал в Эннс личным поездом, состоявшим из четырех вагонов: в одном был салон, в другом кухня, третий предназначался для прислуги, а в четвертом перевозили лошадей, поэтому стены его были обиты мягким войлоком, чтобы горячо любимые лошади не поранились в пути.

Поезд генерала был предметом пересудов всего города. Как и его дорожный ночной горшок из резины. А также парикмахер Тамаш, с которым он изъяснялся исключительно на латыни. Ну и, конечно, Чудо, приученный есть за столом с тарелки.

Габор с отцом занимали целый ряд элегантных комнат во втором этаже. Но лучше всех устроился Чудо — в золоченой пагоде с клозетом, которым он пользовался, как человек.

Кормили его тоже, как человека. Раз в неделю для повара генерала запрягали лошадь, и он в сопровождении Эрнё или мальчика Карла отправлялся в Линц. Там закупались лучшие фрукты, сушеные бананы и финики с Востока, все самое лучшее и дорогое, потому что сердце господина барона начинало неровно биться при виде своего любимца: «Живет в плену, бедный малый. Пусть, по крайней мере, не бедствует».