Жан Марат - Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)

При такой жестокой натуре он обладаете, однако, некоторыми хорошими качествами: он трудолюбив, умерен, расчетлив. Не странно ли, что в то время, как его пороки нашли стольких почитателей, единственные добродетели, которыми он владеет, находили лишь порицателей?

Он любит также, чтобы люди имели мужество высказать ему правду; он старается знать, что о нем думают. Уверяют, что он часто incognito ходит в кафе и другие общественные места своей столицы послушать, что о нем говорят, и что почти всегда ему приходится выслушивать совершенно иное, чем похвалы; однако, не говорят, чтобы когда-нибудь он мстил нескромным языкам.

Я.

К его заслугам надо еще прибавить, что он возвратил свободу подданными, своих владениях.

Он.

Я не знаю, что вы называете свободой. В его государстве, кроме его указов, не знают никакого другого закона. Он принуждаете подданных служить, женит их силою, грабит, как хочет, судит военным судом. Все это не говорит о свободных людях.

Я.

Вы не хвалите его сердце, но без сомнение похвалите его ум.

Он.

У него любовь к литературе, вкус к поэзии и, к несчастью для его народа, никаких предрассудков, так как он — esprit fort.

Я.

Выставляют его также гением в деле политики.

Он.

Я соглашусь охотно, что он на удивление понимает искусство вести дела, т.е., в более ясных выражениях, искусство ловко надувать. Но не в этом, я думаю, вы видите политическую науку. Я вам скажу к тому же, что у него большие виды, но нет большего таланта.

Пожираемый честолюбием, он до сего времени мечтал только о том, как бы увеличить и придать прочность своему государству.

И вот каков был всегда его план: он не упускает случая урвать у кого можно кусок земли; если он имеет виды на какие-либо области, он ловко разбрасывает между соседними державами семена раздора; он заботливо способствует их всходу, или просто выжидает, когда возникнет между державами какое-либо несогласие.

Но он настороже, и, прежде, чем решиться на что-нибудь, он предоставляет им хорошенько обессилить друг друга. Как только увидит, что они не в состоянии противиться его намерениям, он двигает многочисленные войска и устремляется на добычу. Если встречает сопротивление, бьется и часто торжествует; если дела идут плохо, он играет на последние, рискует всем и подчас успевает; и раз захватил, он не возвращает.

Если он умеет завоевывать, он не умеет извлекать из этого всех выгод. Он понял, как необходимо для могущества золото, и не упустил из вида, чтобы доставить его себе, ни одного способа, кроме, конечно, единственно годного.

Он приложил величайшее старание, чтобы иметь флот, и достиг того, что имеет несколько кораблей. Он старался расширить в своем государстве торговлю, но взялся за это дело, словно собирался помешать процветанию ее когда-либо. Он занимается ею сам вместо того, чтобы предоставить все выгоды от нее народу; к тому же, подчиняя ее своим видам, он стесняет ее; он ее отягощает налогами. Он делаете хуже: беспокоит богатых купцов, прибегает к неблаговидным предлогам, чтобы конфисковать их товары или стянуть с них большую сумму, нарушает свои условия с артистами и ремесленниками, которых было привлек в страну ложными обещаниями.

Конечно, вы понимаете превосходно, что подобный образ действий служит лишь к тому, что удаляет из страны иноземцев, приводит в уныние собственных подданных и препятствует богатствам стекаться в государство — когда и нужды-то особой народ не испытывает в таком государе.

Но ошибочность его государственных соображений сказалась больше всего в положений, в которое он поставил свои финансы: он смотрит на откупщиков, как на общественных пиявок, которым надо дать насосаться, чтобы затем выпустить из них содержимое. Таким образом он, вследствие слишком большой жадности в наполнении своих сундуков, приносит в жертву настоящему все и лишает себя всяких ресурсов в будущем.

Могущество этого государя раздуто. Малая плодородность почвы в соединении с плохо обеспеченной собственностью и суровостью управления, которое гонит ремесла, искусства, торговлю, не позволят никогда его стране стать цветущей.

Вместо того, чтобы кротким господством привлечь во множество иностранцев, его тираническая власть гонит собственных подданных, так что в несчастной родине остаются лишь те, которых не отпускает оттуда суровый рок.

Рассчитывать на них к тому же он, конечно, совершенно не может. Так как единственная приводимая им в действие пружина — насилие, и так как он правит своими народами только страхом вместо того, чтобы привлекать их любовью, он приготовил себе из них опасных врагов, всегда, лишь бы представился случай, готовых сбросить иго, — по меньшей мере, они не дадут изрезать себя за него в куски, а скорее согласятся перейти под чужое владычество.

Если его могущество дутое, то величие его непрочно. Оно зависит от многочисленной армий, которую он держит в постоянной готовности, и для содержание которой он обязан лезть из кожи. Такое положение вещей оказывается лишь состоянием крайнего напряжение и, следовательно, не может быть продолжительно.

Пока он страшен своим врагам, он сохранит свои завоевание; но едва боязнь пройдет, он увидит, как у него отнимут их в свою очередь. Если на его троне, хоть на короткое время, не будет великого полководца, скоро, на глазах всех, падет его могущество, которому теперь дивятся. Уже в настоящее время оно — только печальные остатки величия, скорее наружного, грозящего падением, так как наследник короля не обещает, как говорят, многого. Кто знает, не доживем ли еще мы, когда даже он сам станет снова простым незначительным курфюрстом бранденбургским?

Да, такое предпочтение блеска существенному не говорить об очень редких талантах. Что вы об этом думаете?

Я.

Я согласен с вами.

Он.

Его несчастным подданным приходится много страдать от его безумного честолюбия; но и он сам не слишком счастлив, что несколько утешительно. Он показывается редко: один, грустный, задумчивый, он днем и ночью не знает отдыха от дум о приобретениях и трепета из-за потерь. Таким образом, боги, желая его сокрушить, лишают его сладостного покоя. Он уже несколько лет думает лишь о том, как бы овладеть некоторыми из ваших прекрасных областей.

— Вот человек, которого я понимаю и которому сочувствую, — повторял я про себя, — пока он говорил.

Настала минута молчания; затем я начал так:

— Вы говорили мне про прусского короля; скажите мне теперь, пожалуйста, что-нибудь об императоре.

Он.

Трудно в действительности вас удовлетворить. Он — молодой человек еще. Не знаю, ловок ли он, но до сей поры воды не замутил. Он известен только вторжением в Польшу и, признаюсь, из ваших честных соседей он, по моему мнению, менее всех бесчестен.