Жан Марат - Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)

— Вот так хорошо! — сказала очень нежно около меня особа, в то время, как я сжимал Люцилу в своих объятиях. Я обернулся: графиня Собеская.

— Ах, сударыня!

— Ах, Густав! Я не ждала бы до сегодня вас повидать, — продолжала она, обнимая меня, — если бы мы знали, где вы нашли приют в эту ночь. Дорогой Потовский, сколько вы причинили печали, сколько из-за вас пролито слез! Идите теперь их осушать.

Затем она представила меня своей сестре.

— Вот, — казала она ей, — один из друзей дома, переживший охлаждение между отцом и моим мужем; но сын всегда оставался нам дорог. Я льщу себя надеждою, что он также хорошо будет принят в вашем доме, как в моем.

Тогда хозяйка замка мне предложила у себя приют и попросила меня не искать другого помещения, пока я думаю находиться в этой местности; потом все три дамы меня увели.

Придя к замку, мы прошли в сад; обошли его и уселись в буковой аллее.

Едва мы там разместились, как нам подали завтрак.

Люцила не сводила глаз с меня, я не сводил глаз с. Люцилы. Я сильно желал быть с нею один; не знаю; отгадала ли это мать и сделала знак сестре, только обе не замедлили удалиться под предлогом сбора плодов.

Едва они отошли на несколько шагов, как я подошел к моей милой, и она заговорила так:

— Сообразив то, что вы мне сказали вчера на счет Софии, я думала, что и моя горничная замешана тоже в эту историю. Я потребовала ее к себе, предложила ей тысячу вопросов, пробовала ее со всех сторон, но ничего не могла открыть.

Затем вынула из кармана бумагу, подала мне и продолжала:

— Вот роковое письмо, так долго составлявшее несчастие моей жизни; сколько раз я плакала над ним.

В самом деле, оно было в таком состоянии, что я разобрал его только с трудом (Копия прилагается).

— Неужели, — вскричал я, полный негодования, есть на свете люди столь недоброжелательные? Можешь ли ты поверить, Люцила? Основа этого письма действительно моя, а именно, — сообщение, которое я послал несколько времени назад, о смерти Гадиского. Твоей хитроумной подруге надо было только приделать маленькое вступление, да повыкинуть имена действующих лиц.

— Какая адская проделка! Может ли что быть злее? Я не могу опомниться.

— Но почему, дорогая Люцила, спросил я ее, ты ни разу не дала мне о себе известий.

— Как! Разве вы не получали?

— Ни одного.

— О, я не удивляюсь более, ни ее стараниям меня напугать неприятным положением, которое могло бы создаться, из прямых с вами сношений, ни готовности, с какою она предложила мне воспользоваться ее конвертом, ни обязательности, с какою она взяла на себя труд доставлять вам мои письма. Жестокая хотела владеть нашими тайнами. Как я раскаиваюсь, что была так доверчива! Но как воспламеняется мое негодование, когда я перебираю в голове все лживые проявление ее ко мне привязанности. Льстивая, вкрадчивая, умеющая приспособиться ко вкусам каждого, искусная в приискивании новых и новых способов нравиться, не находящая никаких затруднений, когда нужно кого-либо обязать, и угадывающая всегда, чем она может быть в данном случае, более всего приятной, она встретила у меня, судите сами, хороший прием с ее искусствами вкрадываться в доверие.

Все, что ей хотелось, она умела извлечь из моего слабого сердца; и я, принимая эту услужливость за знак привязанности, ей отплачивала самой искренней дружбой. Она меня ласкала лишь за тем, чтобы предать. Ах, Густав, какую змею отогрела я на своей груди! Но какая тонкость! Возымев намерение заместить меня, она перехватывала мои и ваши письма, предупреждала все, что могло бы ей повредить. Как она потешалась надо мною! Недовольная тем, что внесла смерть в мое сердце зловещими вестями, варварка показывалась с изменившимся от сочувствие лицом и смеялась в тайне над злом, которое мне причинила.

— Ах, Люцила, я не сомневаюсь более теперь, что она же и сообщила мне о твоей смерти. (И я рассказал ей беседу с человеком, оказавшимся передо мною в день, когда я был в карауле в Дерасне). Чтобы быть в состоянии овладеть моим сердцем, ей нужно было, конечно, сначала оторвать его от тебя.

— Мое изумление усиливается с каждой минутой.

— Это известие только укрепило мое отчаяние. Когда пришла весть, я уже оплакивал твою гибель, не переставал упрекать себя в ней при виде печальных развалин замка Остелина, куда я вам посоветовал укрыться. Скажи же, мой ангел, как вы ушли из рук этих варваров?

— Только случаем. При известии о вашей предполагаемой смерти, моя горесть была так велика, что мать, опасаясь за мою жизнь, меня привезла сюда, предполагая доставить отвлечение моему горю. К счастью отец был также в отсутствии; но прислуга, крестьяне, почти все погибли от меча, и почти все семейные богатства в огне.

— Сердце мое обливается кровью, когда я подумаю о трагической судьбе этих бедных людей. Что же касается богатств, не беспокойся, Люцила: у меня осталось достаточно для двух.

Едва произнес я эти слова, как она испустила глубокий вздох; я увидел и слезу, готовую упасть из ее глаз; я отер ее моими губами...

Я прижимал мое милое сокровище к сердцу, когда лакей доложил, что нас ждут к обеду.

Садимся за стол.

Недовольная, что я так дурно пользуюсь стоящим предо мною, хозяйка настойчиво предлагала мне разные блюда. Я извинился отсутствием аппетита.

— Если дело в этом, — заметила она тотчас же, — то у меня есть превосходное средство. Люцила, предложите что-нибудь молодому человеку.

Не знаю, но ее средство подействовало чудесно.

Можно ли отказаться от чего-либо из рук Люцилы? Эти ножки, которых коснулась она, как они должны быть восхитительны! Я начал с того, что поднес ко рту крылышко, затем ножку, потом и остальное исчезло. Она предложила мне другое блюдо, и мой желудок был в равной степени отзывчив.

Это обстоятельство дало повод к шуткам, на которые красавицы не сердились. Так как у ней было также мало аппетита, как ранее у меня, то я захотел применить к ней ту же меру, и добрая душа, чтобы не лишить ее заслуженного доверия, сделала над собою небольшое усилие.

Шуточки возобновились; веселость царствовала за обедом, и в первый раз после долгого времени я смеялся.

Кофе пили в саду, потом стали прогуливаться. Перерезав задний двор, чтобы попасть в парк, мы оказались у стен святилища, где прекрасная печальница священнодействовала пред бренными останками своего возлюбленного.

Вдруг меня охватила дрожь. Графиня, которую я вел под руку, заметила.

— Что с вами, Густав?

Я не отвечаю. Она видит мою бледность.

— Ему дурно! Вскричала она. Люцила, скорей ваш флакон с духами.

Племянница и тетка тотчас же подбежала.

Я едва держался на ногах. Я сделал несколько шагов, и они помогли мне сесть на тот самый камень, который служил мне тогда подножкой. Все трое окружили меня, уже духи флакона немного восстановили мои силы.