Пьер Лоти - Невольница гарема

В окружающей меня тишине образы прошлого живо предстали в моем воображении – образы всего того, что разбилось, ушло без возврата.

Я надеялся, что Самуил будет со мной в этот вечер, и вот… без сомненья, я больше никогда его не увижу. У меня щемит сердце, и одиночество все больше тяготит меня. Неделю назад я позволил ему наняться подработать на судно, уходившее в Салоники. Три корабля, которые могли бы привезти его ко мне, вернулись. Последний из них – сегодня вечером, но никто на его борту ничего не слышал о Самуиле…

Серебряный серп медленно опускается за Стамбул, за купола Сулеймание [22]. В этом большом городе я одинок, я всем чужой. Бедняга Самуил был единственный, кто знал о моем существовании, знал мое имя, и я начинал уже любить его.

Покинул ли он меня, и он тоже, или с ним случилась какая-то беда?

Друзья – что собаки: привязанность к ним плохо кончается, и лучше их вообще не иметь.

К нам в гости часто приходит Сакето, который курсирует между Салониками и Константинополем на турецких грузовых судах. Сначала он робел, но вскоре освоился. Этот честный парень, друг детства Самуила, привозил тому новости с родины.

Старуха Эстер, еврейка из Салоник, которая в свое время переодевала меня в турка и называла саго piccolo (милый малыш), посылает мне через него приветы и благие пожелания.

Сакето – желанный гость в нашем доме, особенно когда приносит вести от Азиаде.

– Ханум (госпожа), – говорит он, – шлет привет господину Лоти и просит терпеливо ждать ее – она приедет еще до наступления зимы…

ЛОТИ – УИЛЬЯМУ БРАУНУ

Я получил Ваше печальное письмо лишь позавчера; Вы адресовали его на борт «Принца Уэльского», оттуда его переслали мне вдогонку в Тунис и дальше, по курсу судна.

И впрямь, мой бедный друг, у Вас есть основания для печали, и Вы все переживаете острее других; к несчастью, вы получили так же, как и я, тот род воспитания, который способствует развитию сердца и чувств.

Вы, без сомнения, сдержали обещания, которые касались молодой женщины, Вашей возлюбленной. Зачем, мой бедный друг, в силу какой морали и кому от этого польза? Если Вы до такой степени любите ее и если она Вас любит, не усложняйте себе жизнь условностями и излишней щепетильностью, соединяйтесь с ней, чего бы это ни стоило, и какое-то время вы будете счастливы; потом Вы выздоровеете, и все возможные последствия покажутся Вам второстепенными.

Вот уже пять месяцев – с тех пор как Вас покинул – я в Турции; здесь я встретил молодую женщину, странную и прелестную, по имени Азиаде, которая помогла скоротать дни ссылки в Салониках, и бродягу по имени Самуил, который стал мне другом. На «Дирхаунде» я стараюсь проводить как можно меньше времени; мое пребывание там можно назвать «перемежающимся» (как некоторые виды лихорадки в Гвинее); по делам службы я появляюсь там раз в четыре дня. В Константинополе, в квартале, где меня никто не знает, я снял домишко; мой образ жизни определяется единственно моей фантазией; юная болгарочка семнадцати лет – моя временная возлюбленная.

У Востока еще есть особое очарование; он остался более восточным, чем это можно вообразить. Я выкинул штуку – выучил за два месяца турецкий язык; ношу феску и турецкий кафтан и играю в эфенди, как дети играют в солдатиков.

В былые времена я смеялся над романами, где храбрые мужи, потерпев неудачу, теряли и чувствительность, и нравственные ориентиры; быть может, подобные случаи в какой-то мере отражают мою нынешнюю ситуацию. Я больше не страдаю, больше не вспоминаю; я прошел бы равнодушно мимо тех, кого прежде обожал.

Я пытался стать христианином, но у меня ничего не получилось. В высоком заблуждении, способном сделать более мужественными некоторых людей – мужчин и женщин, наших матерей, к примеру, – до степени героизма, мне отказано.

Христиане смешат меня; если б я был верующим, все остальное в моих глазах не имело бы значения; я стал бы миссионером и когда-нибудь дал бы себя убить во имя Христа…

Поверьте мне, мой бедный друг, время и распутство – прекрасные лекарства; сердце со временем черствеет, и Вы перестаете страдать. Эта истина не нова, и я признаю, что Альфред де Мюссе [23]подошел бы Вам намного больше, однако из всех старых поговорок, которые люди передают из поколения в поколение, эта – одна из самых верных. Любовь, о которой Вы грезите, – такая же фикция, как и дружба; забудьте ту, кого любите, ради случайной шлюхи. Идеальная возлюбленная ускользает от Вас; ну что же – влюбитесь в циркачку с хорошей фигуркой.

Бога нет, морали нет, ничего из того, что нас учили уважать, не существует; есть только жизнь, она проходит, и логично требовать от нее максимум радостей, которые она может дать, в ожидании ужасного финала, имя которому – смерть.

Настоящие несчастья – это болезни, уродство и старость; и Вас и меня эти несчастья еще не коснулись; мы еще можем забавляться с красотками и наслаждаться жизнью.

Я открою Вам душу, обозначу свой символ веры: я взял за правило всегда делать то, что мне хочется, наперекор всякой морали, всяким правилам общежития. Я не верю ничему и никому, не люблю никого и ничего, у меня нет ни веры, ни надежды.

Двадцать семь лет потребовалось мне, чтобы до этого дойти. Если я пал ниже, чем средний человек, то зато и начал свое падение с большей высоты.

Прощайте, обнимаю Вас.

Лоти.

Мечеть Эюба, расположенная в глубине Золотого Рога, была построена при Мехмеде II, на месте захоронения Эюба, сподвижника Пророка.

Доступ христианам туда запрещен, и даже подходы к ней для них небезопасны.

Памятник сооружен из белого мрамора в уединенном месте, за чертой города, и со всех сторон окружен кладбищами. Его купол и минареты едва угадываются в густой зелени гигантских платанов и столетних кипарисов.

Кладбищенские аллеи, тенистые и сумрачные, вымощены плитами из мрамора или другого камня. Вдоль аллей – древние мраморные сооружения; их первозданная белизна особенно заметна на фоне черных кипарисов.

Константинополь. Вид на улицу в районе Эйюб. Старинная открытка

Сотни могильных камней с позолоченными надписями, окруженные цветами, теснятся в тени вдоль дорожек; это могилы высокочтимых покойников – мусульманских пашей и сановников. Шейх-уль-исламы [24]покоятся в склепах на одной из этих грустных аллей. В мечети Эюба располагается и усыпальница султанов.

Шестого сентября, в шесть часов утра, мне удалось проникнуть во второй внутренний двор мечети.

Древний памятник был пуст и молчалив. Меня сопровождали два дервиша, которых от дерзости этого предприятия кидало в дрожь. Мы молча шагали по мраморным плитам. Мечеть в этот ранний час казалась белоснежной. Сотни голубей искали корм, перепархивая с места на место в пустынных дворах.