Аннетт Мотли - Ее крестовый поход

— Если султан обещал, ваш господин будет освобожден, — заверил ее хрипловатый голос. — Если он еще жив.

— Но как я узнаю об этом, если теперь я пленница в Дамаске? — вырвался у Иден отчаянный крик.

Овальная маска осталась невозмутимой.

— Вы не узнаете. Впрочем, возможно, если я буду довольна вами, со временем это станет известно. У меня много возможностей узнавать необходимое.

Отчаяние росло. Оставалось только умолять.

— Вы же женщина… любящая и любимая. Неужели в вашем сердце не найдется участия к себе подобной? я не могу, я не должна здесь оставаться!

Аль-Хатун наклонилась к ней поближе, тяжелые зачерненные веки опустились.

— Неужели вы так любите своего мужа?

Иден не почувствовала подвоха. Она покраснела и пробормотала:

— Госпожа… я не видела его уже два долгих года.

Ясно было, что не этот ответ ей следовало дать. Почему она не сказала простое и сердечное «да»? Но было уже слишком поздно.

— Тогда вы без особого труда сможете подождать еще немного, — сказала Аль-Хатун с мягкой улыбкой. — Возможно, я сумею устроить, чтобы сюда доставили вашего господина. Здесь, в Дамаске, вы смогли бы начать новую жизнь… если бы в один прекрасный день захотели это сделать.

— Я не хочу этого! И никогда не захочу! — закричала Иден, потеряв самообладание. — У меня лишь одно желание — покинуть Дамаск. Отправиться домой вместе со Стефаном в наше владение в Англии. Разве вы не можете это понять?

— Я очень хорошо понимаю. — Голос был холодным. — Но для меня все это не важно. Вы останетесь здесь и будете учить моего сына. Я не даю вам выбора.

Иден поняла, что проиграла. Мысли метались в ее голове, подобно испуганным птичкам, пойманным в каменный мешок.

— Хорошо, — устало произнесла она, покорно склоняя голову.

Сопротивление, как она уже знала, наверняка приведет к тому, что она окажется взаперти, и уж тогда-то ей никогда не удастся покинуть Дамаск. Если же она сделает вид, что смирилась, и станет добросовестно исполнять порученное дело, ей, возможно, будет предоставлена некоторая свобода. Ведь даже рабу время от времени разрешается покидать дворец. И когда наступит такой день, она сбежит. Конечно, может статься, что будет уже поздно искать Стефана, но лучше выбрать этот путь, чем вместе закончить свои дни в прекрасном и чужом Дамаске, вдалеке от нескольких акров собственной земли.

— Будет так, как вы велите, — печально сказала она Аль-Хатун. — Я стану учить вашего сына со всем усердием, на которое способна.

Она дала обет, что и сама будет прилежно учиться арабскому языку. Она ненавидела свою беспомощность, которую теперь испытывала.

— И еще одно, — сказала Аль-Хатун, подводя итог. — Вам тоже нужно кое-что узнать… о вере ислама. Мой долг позаботиться о вашем обращении. Во дворце Саладина не может жить христианка.

— Этого никогда не будет, госпожа. — Иден взглянула ей прямо в глаза. — Вы вольны распоряжаться моим телом, это правда… но вам не завладеть моей бессмертной душой. Она отдана Христу и всегда будет принадлежать ему.

Полукруглая улыбка возникла снова:

— Мы увидим. Я пришлю вам наставника.

Она потянула шелковую кисточку, свисавшую с одного из деревянных столбов, и послышался тонкий мелодичный перезвон серебряных колокольчиков, подвешенных в центре голубого купола.

В тот же миг появилась стайка служанок в полупрозрачных галабие и с тонкими покрывалами на нижней части лица. Наблюдая их шумное приближение, Иден задавалась вопросом, почему сама госпожа не носит вуали. Из-за своего бесстыдства… или потому, что могущество ставит ее несравнимо выше любого стыда?

По мановению пальца смуглые девушки умолкли и почтительно выслушали распоряжения. После чего, улыбаясь и чирикая, увели Иден прочь. Вспоминая Ксанф, она бессознательно улыбалась им в ответ. Не было нужды понимать их беспрестанную болтовню — слова не нужны, чтобы поведать про еду, убежище или смену костюма. Без сомнения, ее розовое с зеленым платье сослужило отличную службу, но теперь сильно протерлось и нуждалось в чистке и починке.

Она выбрала из предложенных туалетов серо-синюю галабие, решительно отвергнув прилагаемое маленькое покрывало для лица, ибо была уверена, что не вынесет раздражающего прикосновения газа к носу и рту. Как выяснилось, спать ей предстояло в занавешенном закутке в большой общей спальне, где помимо нее размещалось еще около двадцати девушек. Ей не удалось понять, были это другие наложницы Саладина или просто домашние рабыни. Что до ее собственного положения во дворце, то время покажет. Но она не думала, что жизнь ее будет совсем уж безрадостной во время пребывания в этой прекрасной тюрьме.

Младший сын Аль-Хатун оказался серьезным двенадцатилетним мальчуганом с такой же темно-золотистой кожей, как у матери, и тонким задумчивым лицом. Он был высоким, хрупкого сложения и отнюдь не казался сильным, но речь его все время сопровождалась энергичными жестами, как будто его тело было лишь механизмом, приводимым в движение неугомонным и любознательным умом. Когда они повстречались в увешанной картами, заставленной драгоценными книгами и манускриптами комнате, он приветствовал Иден с осторожной любезностью, за которой скрывалось жгучее любопытство.

Заранее подготовив короткую речь, он обратился к своей наставнице:

— Ученая госпожа, я счастлив познавать ваш язык. Моя мать говорит, что мы можем обсуждать все, что относится к вашей стране… но запрещается вести со мной разговоры о христианской вере.

Иден торжественно поблагодарила его за приветствие. Она намеревалась вести свои уроки по примеру того, как однажды в Хоукхесте учила французскому языку одного из детей, говоривших на саксонском наречии. Тот ребенок был хорошо развит — младший сын мельника, желавший оставить насиженные места и заняться торговлей в городе. Иден убедила его, что добиться успеха в жизни можно гораздо быстрее, зная язык, который всегда может пригодиться. Эль-Кадил был в ином положении, но один смышленый и жаждущий знаний ребенок ничем не хуже другого. В первом случае ее методы принесли хорошие плоды, и теперь она уже обладала необходимым опытом.

Усевшись вместе с ним на покрытый коврами пол, она начала называть по-норманнски различные предметы, находившиеся в комнате. Как и в большинстве покоев дворца, здесь почти не было деревянной мебели. Например, не было стола, но вместо него имелись две маленькие раскладные доски для письма, высоту которых можно было регулировать по желанию писца. Иден нашла очень приятным проводить большую часть времени сидя на земле, хотя в продуваемых насквозь домах и замках родной Англии это было бы немыслимо.

После того как они исчерпали названия мебели, драпировок на стенах, богатых ковров и подушек, свитков пергамента, карт и замечательных рисованных миниатюр, хранившихся в маленьком сундучке, они принялись называть каждый из цветов целой коллекции всевозможных чернил, которыми Эль-Кадил старательно рисовал собственную разноцветную карту Дамаска. Иден была очарована чистотой и яркостью цветов. Она много раз видела и неоднократно пользовалась черными чернилами, а также зелеными и иногда красными. Но никогда — лазурными, сапфировыми, фиолетовыми, шафрановыми или цвета цикламена, которыми мальчик рисовал с такой легкостью.