Барбара Картленд - Страсть и цветок

Ныне же, как заметил один острослов, «даже утки и те стали механическими, а деревья выглядят так, будто их намалевали на холсте для декораций «Театра Варьете».

И все же сохранились еще заповедные места, на которые не посягнули ни император, ни его садовник-декоратор, месье Варэ, и здесь-то и оказалась Локита со своим напарником.

После быстрой езды щеки ее разрумянились. Придержав своего скакуна в раскидистой тени, она обратилась к Сержу с нарочито небрежной интонацией:

— Когда ты жил в России, Серж, тебе приходилось слышать фамилию князей Волконских?

— Как же иначе, княжна, — отозвался Серж. — Это фамилия очень славная и благородная.

Когда они оставались наедине, Серж всегда звал Локиту «княжной», что по-русски означает «принцесса».

Она помнила, что когда была еще совсем маленькой, Серж частенько говорил ей:

— А сейчас давайте прокатимся у меня на плечах, княжна, — и с этими словами поднимал ее, смеющуюся, высоко-высоко над землей.

Теперь же мисс Андерсон раздражало, что он не называет ее «мадемуазель».

— Мы во Франции, Серж, — сурово возвещала она. — И здесь есть только мадемуазель Локита.

Серж склонял голову в знак повиновения, но стоило им остаться вдвоем, как он вновь прибегал к титулу, которым, она знала, он только и именует ее про себя.

— Расскажи мне о Волконских, — попросила она.

— С тех пор прошло уже много лет, княжна, — сказал он. — Я помню лишь, что они были очень богаты, могущественны и приходились родственниками государю.

— Императору Николаю? — спросила Локита, догадываясь, что тот имеет в виду Николая I, который занимал русский престол в бытность Сержа в России.

Предчувствие не обмануло ее: при упоминании о Николае глаза Сержа затуманились. Из прочитанных книг по истории Локита знала, что Николай I был одним из самых жестких государей Европы.

Унаследовав трон, он за считанные годы превратил в казарму необъятную империю. Власть для него сводилась исключительно к возможности насаждать армейскую муштру.

Однажды Локита, заинтригованная прочитанным, решила расспросить отца об императоре Николае.

Тот ответил не сразу, затем голосом, который изменился почти до неузнаваемости, медленно произнес:

— Его леденящий душу взор приводил в трепет всех его придворных, да и каждого петербуржца.

— Он был так жесток, папа?

— Невообразимо жесток, — сказал отец. — Он сослал князя Юсупова на Кавказ только за то, что у князя был роман, который не пришелся по нраву его матери. Он завел себе также чудовищную привычку объявлять душевнобольными людей, которые чем-то ему не угодили.

— Какой страшный человек, папа! — воскликнула Локита.

— Его боялась и ненавидела вся Россия — мужчины, женщины, дети, — с трудом вымолвил отец. — Теперь в этом мире дышится спокойнее.

Он говорил все это с таким тяжелым чувством, что Локита легко догадалась: даже одно упоминание имени царя причиняло ему какие-то личные страдания. И потому, решив более не тревожить его расспросами, она стала рыться в книгах, пытаясь отыскать новые сведения об этом человеке.

Ему ничего не стоило, узнавала она, заставить тысячи людей превращать залы для танцев в сады с фонтанами и декоративными каменными горками, а настоящие сады — в пышные восточные хоромы.

К ужину за царский стол в Зимнем дворце садилась тысяча приглашенных, и, хотя город за окнами был скован ледяным безмолвием, в галереях дворца цвели яркие экзотические растения, и гостям казалось, что лето так и не кончалось.

А в это же самое время по всей стране крестьянство жило в неописуемой нищете и убожестве. Даже мелкие чиновники, для которых он ввел специальные присутственные мундиры, порой не знали, во что обуть ноги.

За малейшую провинность человека могли высечь или сослать в Сибирь, и хотя смертная казнь была отменена, все знали о случаях, когда людей насмерть забивали розгами.

Помимо жестокости, Николай проявлял склонность к некоторой эксцентричности.

Он добивался того, чтобы все профессора, студенты, инженеры, государственные служащие непременно носили мундиры. Правом же носить усы обладали только армейские чины; усы должны были быть обязательно черные и в случае необходимости подкрашивались.

При помощи тайной полиции царь развязал в стране настоящий террор.

И все же, как удалось узнать Локите, он считался одним из первых красавцев во всей державе.

Исторические описания часто бывали сухи и сдержанны, и потому ей нравилось слушать рассказы Сержа, хотя тот способен был не многое сообщить ей из того, о чем она жаждала выспросить.

Сейчас она раздумывала над тем, что он поведал ей о семье князя Волконского, и вдруг, словно бы вызвав его силой своего воображения, она увидела его самого, несущегося к ней на коне по той самой лужайке, по которой они только недавно галопировали с Сержем.

Она тотчас узнала его.

Никто другой, мелькнуло у нее, не мог заламывать шляпу под таким углом, никто другой не мог столь восхитительно держаться в седле. Под князем был жеребец вороной масти, выглядевший не менее впечатляюще, чем его хозяин.

Князь был уже недалеко, и можно было разглядеть эти странные темные глаза, которые успели поразить ее в полумраке театральных кулуаров, изогнутую линию рта, придававшую всему лицу чуть насмешливое выражение.

И князь, и сопровождавший его мужчина были, бесспорно, блестящими наездниками.

Однако в манере князя держаться в седле чувствовался некий кураж, некая, очень славянская по духу, залихватская удаль.

Загромыхали копыта, и еще через миг оба всадника пронеслись мимо них со скоростью бешеного тайфуна.

Теперь ей лишь оставалось проводить князя и его спутника взглядом. Пришпоривая лошадей, оба вскоре затерялись среди деревьев.

— Это был князь Иван Волконский, — тихо промолвила она.

— В седле он сидит по-русски, — заметил Серж. Это следовало считать комплиментом.

Они вернулись к своему скромному обиталищу, где их уже поджидала мисс Андерсон, однако Локита ни словом не обмолвилась о случившемся.

После небольшой трапезы мисс Андерсон убедила Локиту прилечь отдохнуть, поскольку на сегодняшний вечер у нее было назначено выступление. Она расположилась в своей маленькой спаленке, но не задремала, а вновь обратилась мыслями к князю.

Ей нравилось его имя.

— Иван Волконский, — прошептала она, и тут же ее собственное имя показалось ей скучным и обыденным.

Локита Лоренс. В нем не было ни капли романтики; меж тем ей было известно — хотя никто ей не открывал этого, — что Лоренс не настоящая ее фамилия и не фамилия ее отца.

«Но что толку задавать вопросы?» — думала она.

До сих пор она не получила ответа ни на один из них, и завеса над тайной ее происхождения с годами становилась все более непроницаемой.