Юджиния Райли - Ангельский огонь

— Да, мне хотелось бы, Ролан, — ответила она невыразительно.

Хотя предложение — взять ее на болота — едва ли было исполнено энтузиазма, но все-таки звучало искренне. Напряженность, возникшая между супругами, слегка спала.

Когда они почти подъехали к дому, Анжелика увидела невдалеке кладбище, аккуратно обнесенное чугунной изгородью.

— А что, там похоронены твой отец и мачеха?

— Да, там похоронена и моя мать, — он долго колебался, перед тем как ответить.

— О, да? — спросила Анжелика. — А как она умерла? Извини, если мой вопрос бестактен…

— Она умерла при родах, мне было тогда около двенадцати лет, — грустно ответил он, — ребенок тоже умер.

— Как ужасно… — пробормотала Анжелика.

Ролан продолжал смотреть в сторону кладбища. Минутой спустя он повернулся к Анжелике и с горечью сказал.

— Моя мачеха, бывало, все сидела на болотах и писала маслом — вопреки воле отца. И умерла от холеры, а за ней последовал и он.

— О, Ролан! Я так сожалею, — она подумала о приятных картинах, которые видела развешанными по всему дому, и поняла какую ужасную цену за них заплатили его отец и мачеха. Неудивительно, что он предостерег ее от прогулок по болотам, при данных обстоятельствах его озабоченность была обоснованна. Инстинктивно она дотронулась до его руки. Он мельком посмотрел на нее, но руки не отдернул.

Со вздохом Анжелика отпустила его руку и отвернулась. Было очевидно, что в смерти отца Ролан винил его вторую жену — мать Бланш. А вот привязанность к сводной сестре понять было трудно.

Всю следующую неделю Анжелика виделась с Роланом в основном за обеденным столом. На ложе он ее так и не навещал. Единственное, что заставило думать о том, что она небезразлична ему — это то самое предупреждение: не ходить на болота…

Весь день он проводил на плантации, а вечерами часто исчезал из дома без всяких объяснений. Бланш как-то обмолвилась, что Ролан играет в карты или разглагольствует о политике с друзьями-плантаторами.

Анжелику раздражало, что муж ее игнорирует. Было похоже, что он «умыл руки» и, казалось, говорил ей: «Вот плантация. Вот твои обязанности. Теперь ты — самостоятельная».

Тяга к Ролану не уходила и только усиливала расстройство ее чувств как в отношении себя, так и его. Каждый раз, когда она проходила мимо него в холле или видела его за обеденным столом, сердце начинало биться. Его обаяние, притягательная сила продолжали пугать и одновременно очаровывать. Даже несмотря на то, что он старался держать дистанцию. Она понимала, что истосковалась по его вниманию и хотела бы наконец познать эту неясную, сладкую тайну, известную под названием «супружеское счастье». Желала продвинуться дальше периодических целомудренных поцелуев в щечку и лоб.

Довольно часто, лежа ночью в одинокой постели, она вспоминала тот день, когда они вместе пошли в парк в Новом Орлеане. Тот единственный день, когда он жадно и страстно поцеловал ее. Анжелика понимала, что этот случай пробудил в ней что-то чувственное, возможно, простую потребность, которая отказывалась быть подавленной. Даже несмотря на то, что страсть Ролана тогда была почти грубой, ее тело предательски требовало повторения этой атаки — все, что угодно, но не это холодное, убивающее безразличие.

Когда пришло воскресенье, Ролан проводил Анжелику и Бланш к обедне в маленькую католическую церковь, построенную дедом. Анжелике обедня понравилась. Она также получила удовольствие от встречи со священником и знакомства с несколькими семьями с соседней плантации, а когда они вернулись в Бель Элиз, Ролан укатил. На сей раз Анжелика действительно вскипела. Когда она жила с родителями, то воскресные часы после обедни все проводили собравшись вместе. То, что Ролан наспех поел и умчался, показалось ей верхом оскорбления.

Вот так и проходили ее дни — в одиночестве, в расстроенных чувствах. Она понемногу включалась в работу вместе с Бланш и знакомилась с ведением хозяйства. От нечего делать Анжелика вызвалась составить меню и была приятно удивлена, когда Бланш вежливо согласилась. Золовка постоянно помогала ей, хотя и продолжала при этом носить маску безразличия.

Но одним августовским днем все изменилось. От скуки Анжелика забрела в маленькую гостиную и села за фортепьяно. Как пианистка она не очень преуспела, но аккомпанировать себе могла. Она решила сыграть свои любимые вещи. Ее пальцы пробежались по клавишам, и она запела «Панис Ангеликус», которую часто исполняла в Сент-Джеймсе. Сегодня утром она играла священную мелодию с большим эмоциональным подъемом. Голос у нее был впечатляющий и чистый. Ей казалось, что пение приближает к Богу и к дорогим усопшим родителям.

Анжелика приближалась к кульминации, когда внезапно в комнату ворвалась ошеломленная золовка. Анжелика сразу же прекратила петь, а Бланш, отдышавшись, произнесла:

— Мой Бог, это ты пела?

Анжелика застенчиво посмотрела на нее. Лицо Бланш было настолько напряжено, что ей показалось — она разозлила ее своим пением.

— Извините, Бланш, я не хотела вас потревожить…

— Потревожить? — повторила Бланш, изумленно смеясь, и этим еще больше смутила Анжелику. — Потревожила меня? О, моя дорогая! — С блеском в глазах она рывком направилась к Анжелике: — Тебе не надо было останавливаться. Извини, что прервала тебя! — Она нежно взяла Анжелику за руку и слегка подтолкнула, чтобы та встала. — Давай я буду играть, а ты только петь. Да, ты должна петь!

К удивлению Анжелики, Бланш села за пианино и взяла первые аккорды. Решив не задавать вопросов, Анжелика запела. Аккомпанемент Бланш был безупречен, и она ни разу не сбилась. Когда Анжелика кончила петь, она была потрясена, увидев, что в глазах Бланш стоят слезы.

— О, дорогая, — прошептала Бланш, промакивая глаза платком. — Извини меня, пожалуйста.

И, не говоря ни слова, Бланш выскочила из комнаты. Анжелика покачала головой, не зная, доставила ли она своим пением удовольствие или ужасно расстроила Бланш.

К счастью, после полудня в гостиной Бланш отвела Анжелику в сторону. Когда они присели на кушетку, Бланш, вся сияя, сказала.

— Анжелика, я должна тебе сказать, что, когда ты пела сегодня утром… Я никогда в своей жизни не слышала ничего более чудесного. Твой голос — это изумительный дар, как небесный огонь — в действительности, как ангельское пламя. Но как тебе удалось развить свой талант до такой степени? Кто тебя научил так блестяще петь?

— Мадам Сантони Пивельди, у нас дома в Сент-Джеймсе, — при разговоре на эту тему Анжелика сразу оттаяла.

— Не может быть, чтобы это была Белла Сантони — итальянская примадонна?! — от удивления Бланш раскрыла рот. — Это она научила тебя петь?