Джейн Фэйзер - Клевета

— Проще говоря, ты хочешь сказать, что я виновна в смерти Эдмунда? — голос Магдален уже больше походил на шепот. При виде того отвращения, с каким Гай бросал свои обвинения, она чуть не плакала, а на виске у нее запульсировала синяя жилка.

Гай не ответил.

— А все потому, что я дочь своей матери, — продолжала она глухим, безжизненным голосом. — Эдмунд любил меня и из-за этого умер. Все эти люди, которые погибли вчера, они тоже умерли из-за того, что Эдмунд любил меня… Ты ведь это хотел сказать?

Магдален отбросила прядь волос с лица и взглянула на восходящее солнце.

— Может быть, я рождена от шлюхи, и самый час моего рождения проклят, но я сама лучше бы умерла, чем стала причиной смерти других…

И она пошла прочь, оставив Гая неподвижно сидящим за столом. Магдален шагала к реке; солнце уже пригревало, и роса на траве дымилась. В отдалении она увидела холодно зеленеющую рощицу тополей и заросли бузины, их глубокая тень манила к себе, обещая успокоение и уединение.

Гай между тем едва расслышал ее слова. Они прошелестели, как короткий грибной дождь, не дойдя до сознания, и только тишина, опустившаяся на лагерь после ее ухода, пробудила в нем легкое беспокойство. Он выплеснул на Магдален всю свою боль и гнев, которые пробудила в нем гибель Эдмунда, но ведь такие утраты — часть жизни. Гай был свидетелем многих смертей, и знал, что время стирает все, гнев и боль ослабеют, чтобы потом исчезнуть совсем. Острота этой утраты усугублялась чувством вины и ощущением причастности к гибели племянника. Да, он помирился с Эдмундом, даже был им прощен, но сейчас стыд за совершенное предательство накатил вновь. Когда Магдален стала отрицать вину за происшедшее — свою, его, их с Магдален вину — он, как ребенок, у которого отнимают игрушку, надулся: как это она может лишать его горя! Он хотел ранить ее как можно сильнее, чтобы она почувствовала, как изранена его душа; и только сейчас в памяти Гая всплыл рассказ Магдален о том, чего ей стоили несколько бесконечных дней в подземелье Каркассона, и вместо того, чтобы помочь ей, как она пыталась помочь ему, он лишь сыпал соль на раны и наносил новые.

Каким бы ни было их будущее, их любовь остается такой же живой и неистребимой, что и раньше! Гай внезапно вскочил на ноги. Как он сразу не заметил, что Магдален подавлена больше обычного? Ему стало страшно, когда он вспомнил, сколько страшных слов ей сказал. Эдмунду уже ничем нельзя было помочь, но другой, живой человек отчаянно нуждался в нем, Гае. Как и Гай нуждался в этом человеке.

След ее шагов в росистой траве был еле различим, а вскоре и вовсе мог исчезнуть под горячими лучами солнца. Гай побежал по ним в направлении рощицы. Утренний воздух был все еще свеж и прохладен; издалека доносился стук проснувшегося дятла. Впереди, в кустах ежевики, что-то зашуршало. Гай окликнул Магдален, но это был зайчишка, выскочивший на луг. Гай усмехнулся, но тут же страх сжал его сердце. Он вдруг вспомнил серые глаза Магдален, честные и прямые, полные отвращения к самой себе, отвращения, которое он даже не попытался отогнать, вспомнил ее голос, тихий, но срывающийся от боли. Она дважды назвала себя дочерью шлюхи, и он ни разу не попытался даже опровергнуть ее слова. Да, это была правда, но, говоря о своем происхождении, Магдален имела в виду нечто большее, она намекала на родство духовное, а это-то он мог и должен был опровергнуть. Поглощенный собой, он выместил на ней свое горе и чувство вины, толкнул ее в трясину самоуничтожения, произнеся слова, в которых чувствовалось его отвращение к ней.

— Магдален! — крикнул он срывающимся от беспокойства голосом. Ответа не последовало.

Гай пробежал по тропинке сквозь кусты ежевики, и солнце ударило ему в глаза, когда он вышел на широкий луг. Казалось, он очутился в царстве света. Река струилась меж широкими берегами, выплескиваясь на плоские камни, сверкала серебристыми спинами форель, угорь высовывал из тины свою узкую голову, над самой водой, кружили стрекозы, там, где ива полоскала свои длинные плакучие ветки. Мир покоя и безмятежности, где нет ни злобы, ни зависти, ни отравленной любви, предстал глазам Гая. Впереди, в ста шагах от него на висячем мостике, вцепившись руками в веревочные поручни, стояла, склонив голову Магдален; распущенные волосы падали ей на плечи и грудь.

Гай кинулся к ней, но Магдален не подняла головы даже тогда, когда он взошел на мостик и тот закачался под тяжестью мощного тела.

— Ты не должна была уходить так далеко от лагеря, — сказал Гай, осторожно подходя к ней.

— Они злодеи, — проговорила она, все еще не поднимая головы. — И я одна из них… я их плоть от плоти, кровь от крови. Никого из них нельзя любить, можно только к ним тянуться… к ним и к тому злу, которое они в себе несут. Тебя влекло ко мне. Эдмунда влекло… Моего отца влекло к моей матери. Сумасшедшая Дженнет предсказала мне любовь и кровь. Но я не подозревала, как много будет и того, и другого…

— Ты дочь Изольды де Боргар и Джона Гонтского. Ты родила мне ребенка. И я люблю тебя.

— Моя мать — шлюха.

— А ты — нет.

— Я нет? — Магдален резко повернулась, и мостики закачались. — Я дважды предала моего мужа и стала причиной его смерти. Ты тоже мог найти смерть в Каркассоне. Сколько людей нашли там смерть оттого, что я такая и так себя вела!

— Ты не несешь ответственности за свое рождение и за то зло, которое чинили твои родственники, зло, которое и стало причиной смерти Эдмунда. Я излил свою боль, но тебе ничего не следует принимать в своей адрес, кроме одного: я тебя люблю.

— Это не любовь, а соблазн. Ты сам как-то обмолвился об этом.

— Лучше послушай сказку. Жила-была маленькая несносная девочка, большая-большая зануда, и один раз она оказалась такой приставучей, что у человека, который ее любил, лопнуло терпение.

Он взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

— Шли годы, но характер у девочки не менялся, и она вновь вывела этого человека из терпения. Ты зануда, Магдален Ланкастерская.

Он провел пальцем по ее губам.

— Я люблю тебя. И дело тут вовсе не в том, что ты чья-то дочь.

Она взглянула в его глаза и поняла, что это правда. В бездонной синеве его глаз еще светилось страдание, чувство вины, которое еще долго не изгладится полностью, но там же была правда о любви к ней — огонь любви, прорывающийся сквозь черноту прошедшего, огонь, очищающий их прошлое и возрождающий их к настоящему. Все грязное, наносное отступало перед тем, что он ее любит, он, ее любимый мужчина, отец ее ребенка.

— Возьми меня на руки, — сказала она, как когда-то, в былые времена.

— Если только под ногами будет твердая почва, — ответил он. — Я не расположен к купанию.

Звонко засмеявшись, она вынырнула из его рук и запрыгала по мосткам к дальнему берегу. Гай бросился вдогонку, опередил ее, и она спрыгнула не на землю, а прямо в его сильные руки. Он стоял ошеломленный, впервые за долгое время ощущая в руках это гибкое и чуткое тело, вдыхая аромат ее волос и кожи. Она порывисто обняла его, запустила пальцы в его густую рыжую шевелюру и горячая, жадная всепоглощающая страсть захлестнула их с головой. Их губы сомкнулись, зубки Магдален тут же прикусили его нижнюю губу, руки Гая отбрасывали ее юбку, стремясь к жарким недрам ее тела.