Джудит Тарр - Дочь орла

И, взяв ножницы, она принялась за дело. Конечно, она никогда бы не остригла своих великолепных волос, которые украшали ее богаче, чем любая драгоценная ткань. Она гордилась их красотой, и это, возможно, тоже было греховно. Хотя это была такая малость по сравнению с ее главным грехом. Конечно, она тут же сказала ему, о чем думала.

— Разве грешно радоваться? — возразил он. — И то, что мы вместе, тоже не грех. По закону ислама мы в браке. Разве не так у христиан? Я вижу, как относятся к этому простые люди. Мужчина и женщина начинают жить вместе, живут в мире и согласии, делят пополам все, что выпадает им на долю. Случится поблизости священник, он благословит их брак. А не случится, то хорошо и так. Главное в браке — искренность намерения.

— Я понимаю правоту твоих слов всем сердцем. Я не чувствую угрызений совести. Я люблю тебя и не хочу никакого другого мужчину. Если бы я могла стать твоей законной женой, я бы стала. Но это невозможно. Поэтому приходится довольствоваться тем, что есть. И я люблю тебя еще больше за то, что ты никогда не роптал на то, что наши встречи так редки и тайны.

— Зачем? Разве это изменишь?

— Да.

Он сидел, скрестив ноги на кровати, и подстриженная борода молодила его. Она видела в зеркале, как он смотрит на нее. Она уже расчесала волосы и сейчас заплетала косу. Их взгляды встретились в зеркале, она минуту вглядывалась в него и вдруг, внезапно бросив гребень и полузаплетенную косу, кинулась к нему и стала целовать с такой отчаянной страстью, что в нем вновь пробудилось желание. Она лежала в его объятиях и думала, что он никогда не узнает, что вызвало этот порыв. Среди остриженных прядок она увидела серебряные нити. Он молод, ему еще нет сорока, это самый расцвет для мужчины, он будет жить долго, они будут вместе, она будет заботиться о нем, думала она. И внезапно она поняла, что она соединилась с ним на радость и на горе, на все, что ни принесет ей и ему жизнь, пока смерть не разлучит их.

Она знала, чем она была для него: частью его самого, как и его жена, оставленная им в Кордове. Боже милосердный, пусть никогда она ее не увидит!

Он не знал ее мыслей и не понял, почему она бросилась к нему с такой отчаянной страстью. Он, как всегда, был рад ее ласке. Да, он не мальчик. Мальчик не мог бы так длить наслаждение и каждый раз делать ее такой счастливой. Разве можно плакать, если она так счастлива? Даже ее печаль, ее глупая ревность к далекой кордовской жене и ее опасения были так похожи на счастье, как само счастье.

Дочь Феофано родилась в самом конце зимы в том же магдебургском замке, где она впервые дала о себе знать. Она появилась на свет маленькой и хилой, но быстро стала крепнуть.

— Она знает, кто она такая, — сказала Аспасия, склонившись над колыбелью, чтобы коснуться маленькой головки.

Ее мать, свернувшаяся клубочком в постели и казавшаяся слишком юной даже для невесты, сонно улыбнулась.

— Конечно, знает. Это же в крови. И Оттон не слишком разочарован. Пусть пока и не сын, о котором он мечтал. Но и дочь — неплохое начало.

— Оттон гордится ею, — сказала Аспасия. — Он рассказывает о ней всему Магдебургу. За это народ и любит его. Королевские дела и все такое людям неинтересны и непонятны, а вот новоиспеченный отец понятен каждому.

Феофано зевнула, но глаза ее не казались сонными под длинными ресницами.

— Ты хорошо изучила людей за это время? Все знают, что ты учишься у мастера Исмаила. Он сказал мне вчера, что у него никогда не было ученика лучше тебя.

Аспасия почувствовала, как кровь прихлынула к ее лицу. Она надеялась только на то, что Феофано подумает, что она смущена похвалой.

— Он так сказал? На меня он только рычит.

— Да, у него это есть.

— Но ведь к тебе он всегда добр.

— Только когда я больна, — ответила Феофано. Она потянулась, поморщившись: тело еще не оправилось после родов. — Он сказал, чтобы я не смела и думать пытаться зачинать сына раньше Духова дня. Когда я скажу это Оттону, он с ума сойдет.

Аспасия, конечно, усомнилась. Она слишком хорошо знала, что король всегда найдет утешение, если королева вынуждена в нем отказать. Правда, надо признать, что Оттон очень достойный юноша, к тому же его родители — люди с сильной волей, и он должен бы унаследовать эту особенность. Пожалуй, он способен хранить верность.

Но если он и изменит жене, то уж только под руководством своей матери. Когда императоры отправились в военный поход, императрица Аделаида оставалась регентшей-правительницей Италии, но прежде, чем перевалы закрылись на зиму, она передала бразды правления другим и прибыла на север. Она говорила, что стремилась быть при рождении внука, но, как понимала Аспасия, с тайною целью вернуть себе былую власть над сыном, утраченную с женитьбой. Феофано, погруженная в заботы беременности, родов и первого материнства, еще не полностью поправившаяся, не могла управлять своим мужем так постоянно и незаметно, как делала это раньше. Этим и хотела воспользоваться императрица Аделаида. Ей было на руку, что Феофано родила не сына, а дочь. Это давало ей дополнительный шанс оторвать Оттона от жены, которой он был, по мнению Аделаиды, слишком предан.

Феофано не нужно было объяснять намерений матери ее мужа. Весь конец Великого поста она выжидала. В Вербное Воскресение император устроил большой прием в Магдебурге, и Феофано не покидала своих покоев. Зато в понедельник Страстной недели, когда императоры со всем двором собрались в Кведлинбург на пасхальные торжества, экипаж Феофано, приготовленный к дороге, уже стоял вместе со всеми. И когда все уже рассаживались, чтобы ехать, появилась Феофано, тепло закутанная от мартовских холодов, опираясь на руку Елены. Следом нянька несла нарядно завернутую малютку.

Феофано не желала слушать никаких возражений, даже от мужа.

— Нет, — говорила она, — я хочу быть на пасхальной службе. Я знаю, это будет великолепно. Я уверена, это пойдет мне на пользу.

— Но не будет ли тебе трудно, — начал ласково увещевать ее Оттон, — еще рано тебе так напрягаться.

Феофано улыбнулась слабо, но с очаровывающей нежностью.

— Пожалуйста, разреши, мой любимый. Мне так скучно без тебя. Неужели ты не разрешишь мне быть возле тебя?

Глаза его матери были ледяными, но Оттон этого даже не заметил. Он на руках внес Феофано в экипаж и сам проследил, чтобы ее удобно устроили, прежде чем потребовал себе коня, чтобы сопровождать экипаж жены верхом. Не заметил он и торжествующего блеска в глазах Феофано. Это была женская битва, и Феофано на сей раз одержала победу.

Просто мелкая стычка, говорил взгляд императрицы Аделаиды, война только начинается.

Аспасия ни за что не разрешила бы Феофано тронуться с места, будь она в действительности так больна, как казалось. Она гораздо больше беспокоилась за малютку Матильду, но Исмаил, а он как-никак был королевским врачом, немного успокоил ее волнение.