Джудит Тарр - Дочь орла

После этого подвига и последовавших за ним ему потребовалось время, чтобы прийти в себя. Она уже встала, с огорчением услышав колокола, призывавшие горожан к вечерне. Он лежал в постели, по-прежнему немного стеснительный, несмотря на все их греховные забавы, а может быть, он просто мерз и поэтому натянул одеяло до подбородка. Она так ждала лета, чтобы со спокойной совестью не давать ему прятаться под одеялом.

Его поцелуй был горяч, и в нем оставалась неутоленность. Она поспешила уйти от искушения.

Может быть, ее делало смелой выпитое вино; может быть, они стали слишком уверены в своем везении — ведь до сих пор никто ничего не заметил. Она поспешно вышла из дома, где оставила Исмаила, и сразу же налетела на мужчину, проходившего мимо. Она чуть не упала, но он подхватил ее и удержал на ногах, бормоча слова извинения.

Слова ответных извинений, готовые сорваться у нее с языка, от удивления она проглотила. Генрих Баварский, один, даже без пажа, чтобы нести его плащ, на узенькой кривой улице всматривался в ее лицо, как будто припоминая. Она молилась в душе, чтобы он ее не узнал. Плащ на ней был темный, но под ним она, глупая, оставила придворное платье. Исмаил его даже не заметил.

А проклятый Генрих заметил. Выражение растерянности на его лице сменилось живейшей радостью.

— Госпожа Аспасия! Тысяча извинений. Я шел, ничего не замечая, как бык на своем пути, и не видел вас. Все в порядке? Вы не ушиблись?

Она покачала головой. Он, очень большой и очень германский, нависал над ней в вечернем свете. Ему нечего было сказать, но он, как истый варвар, не мог идти своей дорогой, оставив ее в покое. Он торжественно повел ее к началу улицы, усадил на край колодца и стал рядом. Ей показалось, что в его глазах блеснула холодная насмешка. Или нет, это было что-то другое, отнюдь не холодное?

Некоторым германцам вообще-то нравилась маленькая смуглянка в багряной одежде. Об этом можно спокойно размышлять в безопасности, во дворце. Но маленькая смуглянка в багряной одежде одна в городе, вечером, только что покинувшая объятия любовника, — может быть, по ней видно, что она грешница? Может, Генрих о чем-то догадывается?

Хоть бы он спросил ее, где она была, она бы сказала ему правду: она ходила за лекарством к врачу молодой императрицы; намек на тонкие и тайные женские дела. Никакой лжи. Пусть он спросит, и пусть поскорее уходит. Она должна поспешить.

Он не спрашивал. Она не могла уйти, не отодвинув его с пути. Он откровенно ее разглядывал, и ему нравилось то, что он видел.

— Ты красивая женщина, — сказал он. Пальцем приподнял ее подбородок. Она навострила зубы. Если ему вздумается ее поцеловать, она его укусит. — Очень красивая, — повторил он, улыбаясь самой своей очаровательной улыбкой. — Правда ли, что ты дочь старого Константина?

Она кивнула. Это позволило ей освободиться от его руки.

Он заулыбался еще шире, искренне, как ребенок.

— И тебя отправили сюда? О чем же они думали?

— О том, чтобы от меня избавиться, — сказала она.

Он засмеялся.

— Да, Иоанн не хотел, чтобы ты была там, где он может тебя видеть. Если вспомнить, как он заполучил свою корону.

— Он женился на моей сестре, — сказала она, — которая такого же происхождения, как я, но она гораздо привлекательнее для глаз.

— А, одна из этих светловолосых гречанок. Да, я слышал о ней. На мой вкус, темноволосые лучше.

Она уже поняла, к чему идет дело. Она встала, хотя оказалась неудобно близко к нему. От него пахло вином, потом и мужчиной. Она уперлась руками ему в грудь и толкнула. Он отступил назад больше от удивления, чем от силы ее движения.

Он хотел схватить ее за запястья. Она уклонилась.

— Моя императрица ждет меня, — произнесла она со всем достоинством, на какое ее хватило. — Всего доброго, господин герцог.

Она торопливо пошла прочь, чувствуя на себе его взгляд, и по спине у нее бегали мурашки.

После пасхального приема император двинулся в Мерсебург, и герцог Генрих был в его свите. Младший Оттон предпочел остаться в Кведлинбурге с Феофано, и каким-то чудом отец разрешил это. Императрица Аделаида, столкнувшись с такой дилеммой, предпочла последовать за мужем, или, возможно, муж ей приказал.

— Он единственный человек, который может с ней управляться, — говорил Оттон о родителях — отчасти с восхищением, отчасти с сочувствием. Но он отделался от обоих и чувствовал себя как школьник на каникулах. Даже причина, по которой ему разрешили остаться, не очень портила его настроение.

Малютка Матильда была не совсем здорова. Сперва у нее было что-то вроде обычных детских колик, но теперь она кричала так постоянно и настойчиво, что ее пришлось перевести вместе с няньками в дальние комнаты дворца, чтобы ее мать могла хоть немного отдохнуть. Казалось бы, ничего особенного с малышкой не происходило. Она ела и почти не срыгивала. Она похудела, но выросла, а с детьми так бывает часто: они, как мягкая глина, то становятся толще, то вытягиваются в длину, то опять становятся толще. Но она кричала беспрерывно и затихала только на руках у Исмаила, который говорил ей что-то по-арабски, пока она не засыпала.

Аспасия не могла понять, в чем таится его воздействие на ребенка: он не был слишком нежным и ласковым. Он был не из тех мужчин, что размякают при виде младенца. Он держал ее осторожно и бережно, мерно читая ей по-арабски из своих медицинских книг. Боже, подумать только, что он ей читал! К счастью, никто, кроме Аспасии, не понимал. Если бы она не была так обеспокоена, она бы смеялась, видя, как он сидит в маленькой комнатке с расписанными стенами, закутавшись от весеннего холода во что только можно, с ребенком на одной руке и с книгой в другой, перечисляя негромко все компоненты для снадобья от проказы.

— Я был бы рад понять, — говорил он Аспасии, — что она пытается мне сообщить.

— Может быть, она просто хочет, чтобы ты сидел с ней, — сказала Аспасия.

Он нетерпеливо покачал головой.

— Жизнь человека прискорбно хрупка. Жизнь ребенка, как свеча на ветру. — Он осторожно высвободил ручку ребенка из пеленок. Она тут же схватила его палец. Он не стал отнимать руку, повернулся к свету. — Вот, взгляни. Эта синева. Мне она не нравится. Может быть, она пройдет, а не дай Бог, и нет. А я не знаю.

В его голосе было отчаяние. Аспасии нечего было сказать. Нянька, не понимая по-арабски, молча глядела на них.

— Можно только ждать, — сказала Аспасия, — и надеяться.

Он сверкнул глазами.

— Это и так ясно.

Ребенок захныкал. Он снова принялся читать по-арабски.

Аспасии нужно было идти к императрице. Феофано не очень беспокоилась о болезни дочери: ведь здесь был Исмаил и Аспасия, которая могла сменить его, чтобы он отдохнул. С ней был ее муж, а его родителей, слава Богу, не было, и они не мешали ей. Матильда была под присмотром, так что Феофано могла спокойно спать, и она выглядела не хуже, чем обычно. «Ей придется узнать правду, — думала Аспасия. — Но не сейчас. А может быть, и не придется, если опасения Исмаила не подтвердятся».