Джудит Тарр - Дочь орла

Впервые она поняла людей, которые ужасались при одной мысли жить в городе… Она завидовала Феофано, которая задержалась всего на несколько дней, потом села на коня, в мужских штанах под юбками, — передвигаться в носилках было бы слишком медленно — и отправилась в Павию. Над теми, кто остался, город сомкнул свои зимние, убийственно холодные объятия, лишенные благодатного снега.

Оттон, слава Богу, был здоров, хотя он не всегда был таким бодрым, как хотелось бы Аспасии. Он не слишком скучал по матери. Ему больше не хватало сестер. Они были в Кведлинбурге под присмотром аббатисы Матильды.

Аделаида и младшая Матильда были еще слишком малы, чтобы возражать, но София часто высказывала свое недовольство. Ее отец частенько говорил, смеясь, что она должна была бы родиться мальчиком. Она тоже так думала, но ей еще предстояло понять, в своем восьмилетнем возрасте, почему ее малолетний брат стал королем, а не она, которая была старше, сильнее и умнее.

Феофано уже давно решила, что отправит Софию в монастырь. На западе не все обитательницы монастыря становились монахинями. Некоторые становились канонисами, что обязывало к целомудрию и послушанию, но не к бедности; канониса могла жить в стенах монастыря, но была вольна отправиться в путешествие с собственными слугами, иметь собственное хозяйство и все, что необходимо для жизни в миру. Едва ли это святая жизнь, но для принцессы вполне подходящая. Аспасия иногда думала, что это подошло бы и ей, если бы у нее не было Исмаила.

Она скоро привыкла совершать прогулки по городской стене. Здесь она могла подышать свежим воздухом и не боялась выпустить из рук Оттона. Архиепископ Варен был с ней безукоризненно вежлив, но она чувствовала, что он считает ее дурочкой.

— Наседкой, — уточнил Исмаил, что привело ее в бешенство.

— Но кто-то здесь находится только потому, что здесь его величество, разве не так? — ощетинилась она.

Его величество, закутанный в меха так, что походил на медвежонка, сидел на руках у няньки, уговаривая ее идти быстрее. Один из охранников, засмеявшись, посадил его на свои широкие плечи, чем привел его в полный восторг.

Аспасия почувствовала, как ее гримаса превратилась в улыбку. Исмаил, пожалуй, так бы уже не смог. Она видела лишь кончик его носа, покрасневшего от ветра, и немного бороды. Остальное скрывалось в широком черном шерстяном плаще на медвежьем меху.

— Тебе бы лучше пойти домой, — сказала она, — он здесь в безопасности. И мы не будем гулять долго.

Медвежья шкура прорычала что-то, как живая. Она рассмеялась, сама себе удивляясь. Как давно она не смеялась…

Оттон ехал на охраннике, как на коне, подражая всадникам, которых он видел.

— Когда все это кончится, — сказала Аспасия, — надо будет собрать группу его ровесников. Дети лучше развиваются, когда у них есть компания; а королю нужно иметь друзей детства, которым он мог бы доверять.

— Ты надеешься, что это когда-нибудь кончится? — Исмаил остановился на углу стены, где башня прикрывала от ветра и солнце пригревало хоть немного. Отсюда была видна река, широкая, черная, окаймленная льдом, поля, выметенные ветром, и опушка леса.

Аспасия встала рядом с ним. Она не могла сделать того, что ей хотелось: проскользнуть под плащ и прижаться к нему, грея его всем своим телом. Это будет потом, когда-нибудь. Здесь не было ни одного укромного места, на каждом углу стояли солдаты, и, куда ни глянь, всюду были люди епископа.

— Все кончается, — сказала она. — Даже германская зима.

— Конечно, но что же мы тогда увидим?

Наверное, такое мрачное настроение было у него от холода. А может быть, он хотел ее. Как всякая женщина, она была склонна преувеличивать свою роль в его настроении.

Оттон подъехал к ней на своем ухмыляющемся «коне». Он спрыгнул ей на руки, но не потребовал, чтобы его немедленно опустили на землю. Щеки его горели, глаза блестели.

— Смотри! — сказал он. — Вон там всадники. И у меня будет конь. Отрик так сказал.

Аспасия улыбнулась и сказала что-то незначащее, прежде чем ее словно ударило. Она обернулась, держа его на руках. Действительно, всадники выезжали из леса и растекались по открытому пространству. Солнце, вдруг ставшее ярким, сверкало на шлемах и копьях. Ветер раздувал пестрые флаги. Выше всех реяли дракон франков и имперский орел.

На какое-то безумное мгновение она подумала, что Феофано, уехавшая лишь две недели назад, уже вернулась и привела с собой всю Италию. Но под знаменами не было женщины. Даже в латах и шлеме она узнала этого человека. Это был Генрих Сварливый.

Аспасия не понимала, почему все так потрясены. Конечно, Генрих должен был явиться сюда. У Генриха было немало свойств, не имевших ничего общего с доблестью, но глупым он не был. Он понимал то, что было совершенно очевидно. Это была Германия, власти над которой он так хотел. Оттон был в Кельне, а его мать бежала в Италию. Оттон был законным королем германцев, символом Германии. У кого Оттон, у того и империя.

Аспасия слышала истории про осады городов, читала о них. Но никогда не думала, что ей придется самой оказаться в осажденном городе. До голода было еще далеко, и со времени приезда они ни разу не выходили за городские стены, но глядеть с крепостной стены и видеть армию, расположившуюся кругом и подготавливающую метательные машины и тараны, — это было совсем другое дело.

Осаждающие начали с того, что герольд громким голосом прочитал требования Генриха. Они были достаточно просты. В городе находились имперские регалии и ребенок, которому они принадлежали. Генрих — они называли его герцогом Генрихом, как будто Бавария все еще находилась в его власти — желает получить их. Если их передадут ему немедленно, он оставит город в покое. Если нет, он разгромит его.

Кельн не ответил. Архиепископ Варен служил мессу в соборе. Император в детской засыпал в своей теплой постельке под мерное чтение Исмаила. Как и его давно умершая сестра, он любил звучание арабского языка; он успокаивал его, когда не помогало ничто другое.

Войско Генриха начало осаду. Наладили метательные машины, и утром камни полетели в городскую стену. На стенах стояли лучники, но стрелять им было не во что: лагерь был далеко, а осадные машины закрыты щитами. Аспасия порадовалась, что у осаждающих не было греческого огня.

Жизнь в городе шла почти так же, как и всегда. Через день-два все привыкли к грохоту камней. Оттон не гулял больше по городской стене, он был слишком ценной мишенью, но и в городе было достаточно мест для игр, а его присутствие, казалось, ободряло людей.

Он был в хорошем настроении. Аспасия понимала, что им остается только ждать и молить Бога, чтобы поскорее вернулась Феофано.

Ей опять стала сниться та страшная ночь и Деметрий: снова она лежала, не в силах пошевелиться, снова в ее комнату врывались враги и она слышала ужасное пение топора. Она просыпалась в холодном поту и думала, почему вернулись эти сны, казалось, давно изгнанные из ее памяти.