Джудит Тарр - Дочь орла

Генрих окончательно утратил тюремную бледность, а вместе с ней все, похожее на вежливость. В этот момент он весь пылал от ярости, устремившись всем телом в сторону архиепископа Виллигия, как будто желая схватить за горло его преосвященство.

— Нет! — рычал он. — Я не сдамся!

Архиепископ был маленький щуплый человек, напоминавший испуганного кролика. Чем громче орал Генрих, тем больше он становился похож на кролика.

Наконец Генрих выдохся. Виллигий заморгал. Глаза у него были светлые, покрасневшие и всегда слезились. Он вытер их промокшим платком и чихнул. Когда он заговорил, голос его оказался негромким и немного гнусавым от насморка, но неожиданно низким. В нем уже не было ничего кроличьего.

— Таково твое последнее слово?

Борода Генриха встала дыбом.

— Я не откажусь от короны.

Архиепископ вздохнул, кашлянул, высморкался.

— Такая непримиримость не сулит тебе ничего хорошего. Стало быть, ты предпочел бы умереть?

— По крайней мере, — отвечал Генрих, — я умру королем.

Виллигий шевельнул пальцем. Стража окружила Генриха. Хмурый, слегка дрожащий, но высоко держа голову, он позволил увести себя.

— Он не уступит? — спросила Аспасия.

Виллигий чихнул. Бедняга, он чувствовал себя все хуже год от года, особенно весной. Исмаил говорил, что так на него действует теплый воздух. Аспасия же склонна была полагать, что здесь виноваты цветы и травы, потому что пару раз, после того как ему пришлось пройтись по саду, ему было совсем худо.

Он вытер слезящиеся глаза и громко фыркнул.

— Этот человек — воплощение непримиримости.

Они находились в кабинете позади зала. Большинство участников совета разошлись после того, как Генриха увели, а Аспасию представили присутствовавшим с должными церемониями. Те немногие, которые остались, были самыми преданными или самыми полезными.

— Что ты предлагаешь ему, — спросила Аспасия, — кроме жизни?

— Разве этого недостаточно?

Это сказал Конрад, герцог Швабии. Он был из Франконии и обязан своим герцогством германской короне; его верность была непреклонна и несокрушима.

— Достаточно ли в качестве платы за трон сохранить ему жизнь, — начала Аспасия, — зависит от того, что ты собираешься с ним делать дальше. Будешь ли ты держать его в тюрьме и надеяться, что он не сбежит, как в прошлый раз? Отпустишь ли ты его на все четыре стороны и будешь верить, что он не вернется к своим сообщникам и не возобновит войну? Или ты заплатишь ему побольше, дашь ему что-нибудь, что ему захочется удержать, чтобы его снова не одолело искушение поднять мятеж?

— А что бы ты ему дала? — спросил Виллигий.

— Баварию.

Кто-то охнул. Это не был теперешний герцог Баварский, получивший свое герцогство благодаря восстанию Генриха; как все добрые люди, он сейчас у себя дома наслаждался обедом. Но у него были друзья, а у Генриха было немало врагов.

— Император Оттон отобрал у него Баварию за затеянную им свару и за измену. Теперь он захватил корону, а ты хочешь вернуть ему все, что он потерял? Разве это называется наказанием?

— Нет, — ответила Аспасия. — Это подкуп и продажность. — Она широко раскрыла глаза, придав лицу невинное выражение. — Но вы-то, господа, конечно, выше этого. Вы можете просто казнить его, и его позор умрет вместе с ним.

— Нет! — воскликнул герцог Конрад, и все взоры обратились на него. Он прокашлялся, прочистив горло, ни на кого не глядя. — Мы не можем приговорить его к смерти. Что бы он ни натворил, он родственник короля. Люди отвернулись от него сейчас, потому что поняли, что его дело неправое. Но, если мы убьем его, он будет считаться мучеником и начнется кровавая распря.

Христиане-варвары, думала Аспасия, страшные звери.

— Значит, то, во что мы так долго верили, неправда? Значит, его отец не пытался убить великого Оттона собственными руками? — спросил кто-то.

— Они были братья, — ответил Конрад. — Они всегда будут драться; кто их остановит? А молодой Генрих — он не пытался убить никого. Даже юного императора.

— Пойми, — сказал Виллигий, — на его руках нет королевской крови. Его заносчивость достойна сожаления, его можно назвать похитителем, но убивать его вряд ли правильно.

— Вряд ли правильно награждать его за то, что он был мятежником, — спорил Конрад. — Отпустите его на свободу, говорю я, но дайте ему только замок или два, несколько солдат и заставьте его поклясться в верности. И если он нарушит клятву, убейте.

Большинство, казалось, одобряли это решение. Аспасия отрицательно покачала головой, хотя ей хотелось схватить каждого из этих тупиц и трясти, пока до них не дойдет, что к чему.

— Тогда-то он наверняка поднимется снова, не пройдет и года. — Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. — Подумайте, господа. Он не сдастся. На его месте я бы продолжала упорствовать, а тем временем рассылала бы гонцов и снова собирала силы. Но если мы дадим ему не то, чего ему хочется, не королевство, но то, на что он действительно имеет право, герцогство, которое до него принадлежало его отцу, — если мы дадим ему это и проявим таким образом настоящее христианское милосердие, кто решится утверждать, что он не предпочтет удовлетвориться этим?

— В особенности, — добавил Герберт, — если держать клинок наготове и связать его клятвой верности.

— Он не согласится, — сказал Конрад, — пока есть хоть какая-то надежда на корону.

— Нет такой надежды, — голос Аспасии прозвучал сухо. — Если я возьмусь убедить его и предложу ему Баварию в обмен на вассальную верность, вы поддержите меня?

Они переглянулись. К их чести, только один пробормотал что-то насчет того, что женщины лезут не в свое дело. Остальные, по-видимому, всерьез задумались над ее предложением.

Виллигий кашлянул.

— Я считаю, что предложение моей госпожи, несомненно, достойно внимания, и она говорит от имени императрицы. Я ее поддерживаю.

Один за другим, начиная с Герберта, они пробормотали слова согласия. Наконец, самым последним, неохотно, согласился и тот, кто не хотел бы, чтобы его союзник лишился Баварии.

— Если ты сможешь убедить его, — сказал он, — я поддерживаю тебя. Если нет…

— Если не смогу, что мы потеряем?

— Время, — ответил Конрад. Но он уже не пытался никого переубедить.

Оттона не было в Берштадте. Люди Генриха держали его в одном из замков. Аспасию это мало удивило. Вот чем объяснялось упорство Генриха. У каждой стороны было по заложнику; и, несомненно, Генрих мог гораздо лучше позаботиться о себе, чем маленький ребенок в стане врагов.

Мятежника держали в замке, в комнате, расположенной высоко в башне. Она была обставлена с удобствами, насколько это вообще возможно в замке; в ней было четыре окна, узких, но высоких, пропускавших достаточно света. Аспасия, вспомнив крошечную комнатушку, которую она занимала вместе с Хильдой, решила, что пленник устроен гораздо лучше, чем его тюремщики.