Виктория Холт - Дочь обмана

Она улыбнулась Родерику, ожидая, когда его представят.

— Дезире, это мой сын Родерик, — произнес Чарли.

Она встала, протянула руку и улыбнулась, сказав, что рада познакомиться.

Но я видела, что ситуация неловкая, и создала ее я, сведя сына Чарли с ним лицом к лицу в доме моей матери. Это было прямо-таки как сцена из спектакля. Возникла пауза, и Чарли, казалось, был неспособен ее прервать. Но мама великолепно умела сглаживать неловкие ситуации. Она повторила:

— Очень приятно познакомиться с вами. Вы надолго в Лондон? Погода прекрасная. Я очень люблю весну, а вы?

Она наслаждалась ситуацией, естественно входя в роль, которую должна сыграть.

— Расскажите о чудесных открытиях, сделанных на вашей земле, — обратилась я к Чарли.

— О, да! — подхватил он, — это очень интересно.

Моя мама, оказывается, слышала об этом. Она полагала, что это настоящая фантастика, и семья Клэверхемов должна гордиться находкой.

Затем она спросила Родерика, не хочет ли он выпить рюмку шерри. Он отказался, сказав, что ему пора уходить и что он рад был познакомиться с нами обеими.

— Это очень смешно, — сказала мама, — я послала записку вашему отцу, а он в это время как раз направлялся сюда.

Сразу после этого Чарли ушел вместе с сыном.

Когда за ними закрылась дверь, мама прилегла на софу и устало произнесла:

— О, дорогая, — сказала она, — что мы наделали!..

— А что случилось? — спросила я.

— Молю Бога, чтобы это никогда не достигло ушей этой ужасной леди Констанс.

— Я только утром узнала, что у Чарли есть жена и сын.

— Жены есть у большинства мужчин… Только обычно их прячут где-нибудь.

— И леди Констанс спрятана в чудесном старом особняке с римскими древностями?

— Думаю, она похожа на старую римскую матрону. Я знала, что где-то существует леди Констанс, и только. А мальчик приятный. Он пошел в отца, я полагаю.

— Чарли один из твоих лучших друзей и никогда не рассказывал о своей жене?

Она взглянула на меня и рассмеялась.

— Да, конечно, получилось неловко. Леди Констанс не позволила бы своему мужу вести дружбу с ветреной актрисой. Вот почему она никогда не слышала обо мне, а мы никогда не говорили о ней.

— Но ведь Чарли так часто наезжает в Лондон…

— Бизнес, моя дорогая. Многие мужчины занимаются бизнесом, который отрывает их от дома. Ну вот, а я частичка бизнеса Чарли.

— Ты полагаешь, что она бы возражала против его визитов к нам?

— Держу пари, что это так.

— А теперь его сын все знает.

— Я не должна была давать тебе это письмо. Как только ты ушла, я подумала, что тебе нужно было просто оставить его.

— Я так и хотела сделать, но горничная провела меня в гостиную. Я думала, что там Чарли, а пришел Родерик. Боюсь, что это моя ошибка.

— Нет, конечно. Это моя ошибка, что я послала тебя. Ладно, не будем больше печалиться об этом. Чарли не ребенок. Родерик тоже. Он поймет.

— Поймет что?

— О… он, кажется, не из болтливых, этот молодой человек. Он оценит ситуацию правильно. Мне он понравился.

— Мне тоже, — призналась я.

— Полагаю, у Чарли хороший сын. Чарли милый человек. Жаль, что он женат на такой знатной и могущественной женщине, как леди Констанс. Видимо, поэтому он и ходит сюда. Ладно, все это буря в стакане воды. Не волнуйся. Родерик будет держать рот на замке, а Чарли преодолеет шок, и через минуту или две обе его жизни по-прежнему будут мирно сосуществовать. И все останется, как прежде.

Я начала кое-что понимать, но усомнилась в том, что все останется как было…

Визит Родерика Клэверхема и действие, которое он оказал на Чарли, скоро забылись, поскольку премьера «Графини Мауд» была уже на носу. В доме стоял хаос. Царила лихорадка дурных предчувствий, в последнюю минуту принимались решения что-то изменить, яростные отказы Дезире, пылкие призывы Долли и шумные выговоры Марты. Словом, все как обычно.

Наконец подошел вечер премьеры. Накануне был день наивысшего напряжения, когда мама сначала потребовала, чтобы ее оставили одну, а затем неожиданно позвала всех. Она была обеспокоена. Не следует ли изменить кое-что в конце первого акта? Какая же она дурочка, что не подумала об этом раньше. И платье, которое на ней в первом акте, слишком тесное, нет, слишком болтается, слишком открытое. Кто захочет ее видеть после неминуемого провала? Это нелепая пьеса. Кто-нибудь слышал о графине, которая отмеривает за прилавком полотняные занавески?

— Именно то, что никто такого не слышал, и делает пьесу! — кричала Марта. — Это прекрасная пьеса, и ты сделаешь ее великой — если только перестанешь беситься.

Долли бродил по дому, принимая драматические позы, хватался за голову и молил Бога, чтобы тот впредь избавил его от работы с этой женщиной.

— Боже Всемогущий, — взывал он, — почему Ты не позволил мне пригласить Лотти Лэнгтон?

— Да-да, Господи, почему? — присоединилась Дезире. — Эта дурацкая графиня Мауд как раз по ней!

Затем Долли принял одну из поз Гаррика [5] Дэвид Гаррик — знаменитый английский трагик XVIII века. и, словно в роли Понтия Пилата, вскричал:

— Я умываю руки!

И с соответствующим жестом направился к двери.

Конечно, он не собирался так поступать, но просто подыгрывал маме. И та сникла.

— Не уходи… Я все сделаю… Все, что ты хочешь… Даже «Мауд».

Наконец, я уже в театре, рядом с Чарли и Робером Буше в ложе напротив сцены. Занавес поднялся, и появилась Дезире. Она выглядела восхитительно в платье, которое не было ни слишком тесным, ни болтающимся, ни слишком открытым, ни неряшливым.

Зал взорвался громкими аплодисментами, так всегда встречали появление мамы, и вот уже она поет «Чем могу быть вам полезна, мадам?», прежде чем закружиться по сцене в своем неподражаемом танце.

В антракте в ложу поднялся Долли. Он сказал, что спектакль публике нравится, и с Дезире провала быть не может. Она имеет публику, которая с нетерпением ждет ее появления.

— Значит, вы не жалеете, что не пригласили Лотту Лэнгтон? — не удержалась я от вопроса.

Он выразительно посмотрел на меня, словно хотел сказать: «Ну, ты-то ведь все понимаешь».

Он исчез, и мы расселись, чтобы насладиться последним актом.

Прежде чем погасли огни, я заметила, что кто-то внизу, в партере, пытается привлечь мое внимание. Я вдруг ощутила, как внутри меня поднимается волна радости. Это был Родерик Клэверхем. Я подняла руку и, дав понять, что узнала, улыбнулась ему. Он ответил улыбкой. Я взглянула на Чарли. Он обсуждал шоу с Робером Буше и явно не видел своего сына. Я не стала говорить ему, что Родерик в театре. Я уже усвоила урок и размышляла над тем, все ли понял Родерик.

Спектакль закончился сумасшедшей овацией. На сцену посыпались цветы, и Дезире произнесла коротенькую речь. Прижав к груди руки в деланном смущении, она сказала, что самая большая радость для нее это играть для них.