Елена Арсеньева - Любовь и долг Александра III

Нежность и любовь переполняли ее, она поняла, что сейчас Жюль испытывает то самое наслаждение, о котором ей доводилось читать в романах, однако там никогда не описывалось, от каких именно действий мужчины это испытывают. Теперь Мари знала: от слияния тел, от странной позы, от быстрых движений и от боли, какую они причиняют девушкам.

Вдруг Жюль резким движением сдвинул ее со своих колен. Мари кое-как прикрылась пеньюаром, чувствуя, как теплая жидкость течет по ее ногам. Она торопливо обтерла ноги полами. Жюль поднялся, поправил одежду, накинул плащ, надел шляпу…

– Мне пора идти, любимая. Умоляю молчать о нашем свидании… Я сам расскажу всем, кому следует об этом знать.

Поцелуй… затем Жюль сильно сжал ее грудь – и исчез так же внезапно, как появился. Мари, честное слово, могла бы считать случившееся продолжением все того же блаженного сна, который начался еще вчера, когда бы не боль между ног и не распухшие от поцелуев губы.

Что было потом… ну, она не слишком-то любила вспоминать то, что было потом.

Вдруг открылась дверь, и вошла княгиня: как всегда, даже дома, она выглядела так, словно в любую минуту готова была отправиться на бал: полностью одета, причесана и напудрена.

– Что такое, Мари? – недовольно спросила она. – Сколько раз я говорила вам, чтобы вы не бродили до полудня неодетой! Немедленно… А это что такое?

Она с ужасом смотрела на пеньюар внучки. Мари опустила голову. В самом деле, что это? Что за красные пятна раскрасили бледно-розовый шелк?!

– У вас настали… ваши женские дни? – возмущенно вскричала княгиня. – И вы осмелились выйти в таком виде из комнаты? Да вы рехнулись! А куда смотрела Клара, хотела бы я знать?

Мари хотела сказать, что Клары она сегодня еще не видела, как дверь библиотеки распахнулась и на пороге появилась ее камеристка.

– Мадам, прошу простить… говорят, в доме был виконт де Ламар, но неужели вам не доложили об этом?

– Виконт де Ламар?! – переспросила княгиня Мещерская. – Но…

Клара посмотрела на Мари и всплеснула руками. Затем взгляд ее обратился на княгиню… А потом они оба посмотрела на Мари с выражением такого ужаса, что девушка не выдержала и рухнула без чувств в то самое кресло, где только что лишилась невинности.

Миновал не один день, прежде чем она пришла в себя. Потрясение оказалось слишком сильным. В беспамятстве она звала Жюля, говорила с ним, просила снова поцеловать ее, и таким образом то тайное, о котором княгиня и Клара могла лишь догадываться, стало явным.

Конечно, Мари была убеждена, что Жюль придет просить ее руки, но вскоре княгиня сообщила: виконт де Ламар спешно уехал в свое имение в Бургундии, чтобы спастись от страшного скандала. Оказывается, в Париже образовалось некое тайное общество «Долой девственниц!». Состояло оно из первейших развратников, представителей «золотой молодежи», а главенствовал над ним Жюль Фурнье, виконт де Ламар… Приятели собирались у дома девицы, намеченной в жертву, выбрав время, когда она могла находиться одна, и один из распутников должен был спешно соблазнить ее или изнасиловать, чтобы потом, выйдя из дома и добравшись до друзей, с гордостью показать им свои чресла, испачканное невинной кровью. Жюль де Ламар безусловно лидерствовал в этой «забаве», но ему пришлось скрыться, чтобы избежать шума, который грозила поднять княгиня Мещерская, если Жюль не женится на Мари. Но он предпочитал скандал браку и жениться не пожелал. А княгиня сочла за благо поспешно уехать из Парижа в Россию и увезти с собой Мари. В Петербурге девушку оставили на попечение двоюродной бабки, Елизаветы Александровны Барятинской, урожденной княжны Чернышевой, а княгиня Мещерская отправилась путешествовать по Европе, ожидая, пока утихнет в Париже воспоминание о том позоре, которым покрыла ее внучка.

Жилось Мари в доме Барятинских печально, тетка держала ее в черном теле и не уставала попрекать. Так прошел почти год, пока Вово Мещерский не пожалел бедную Мари и не замолвил за нее словечко перед императрицей, благоволившей к этому веселому и велеречивому приятелю своих сыновей. Она велела зачислить его протеже в штат фрейлин.

При дворе Мари мгновенно расцвела, словно диковинная иерихонская роза, которую она видела на выставке цветоводов в Париже. Сначала это было что-то вроде комочка засохших корешков, но стоило положить комочек в воду, как он начинал распускаться и зеленеть. То же произошло и с Мари. Она сама себя не узнавала. Откуда взялось в ней веселье, живость, склонность к легкой и забавной болтовне, к необременительному флирту и порой к серьезным и задушевным беседам, которые так любили великие князья и их друзья? Очень скоро Мари почувствовала себя в своей стихии. Она нравилась здесь всем, она знала это! В мужских глазах она ловила вспышки жадного внимания. Говорят, мужчины чувствуют грех, их влечет к нему. Не потому ли она считалась такой привлекательной?.. Ни одна живая душа, кроме Вово Мещерского, не знала о грехопадении Мари. А он был не так глуп, чтобы проболтаться об этом. Он ведь и сам был отъявленный грешник, скрывавший свои противоестественные наклонности.

Мари безумно нравилось дурачить всех этих невинных юношей и девиц, которым она нравилась, которые восхищались ею. Теперь она не упрекала и не винила Жюля, напротив, с восторгом вспоминала его, потому что он словно выпустил на волю дремавшие в ней тайные силы очарования и смелости. Но вместе с тем Жюль разбудил и беса похоти, который порою изнурял Мари так, что она готова была отдаться первому встречному мужчине. Нет, желательно все же, чтобы этот первый встречный являлся высокопоставленной персоной и смог вознести ее на подобающее ей положение в обществе!

Одно время голова у Мари от собственной привлекательности настолько закружилась, что она начала строить глазки цесаревичу, но в его глазах встречала лишь холод. Чудилось, он видит Мари с ее хитрыми потаенными расчетами насквозь! И вообще, в нем было что-то такое отстраненное… как бы неживое… что Мари даже трудно было притворяться влюбленной.

Вскоре наследник уехал за границу, и внимание Мари переключилось на великого князя Александра Николаевича. Этот был проще, доступнее, но предпочитал говорить по-русски, был помешан на русской литературе, которая казалась Мари невыносимо убогой и нудной, а особенно на стихах Лермонтова. Мари ненавидела их всей душой.

Не то что стихи Марселины Деборд-Вальмор, которые она никогда не забывала:

Когда его черты, как негасимый свет, Живая нежность озарила, Чтоб в сердце у меня оставить вечный след, – Он не любил, а я любила!

Князь Мещерский писал в дневнике:

После трехнедельного пребывания в Схевенингене наступила пора с ним расстаться. Цесаревичу предстояло уехать для продолжения своего путешествия, меня же ожидала поездка в Англию.