Людмила Третьякова - Дамы и господа

Об «эрцгерцоге Андреасе», как называли жители Вены Разумовского, ходили легенды. Говорили, что его «зна­менитая гардероба» включала в себя несколько сот одних жилетов. В другой его коллекции оказалось немало пред­ставительниц прекрасного пола. Здесь были и заштатные «комедьянтки», и дамы высокого положения, вплоть до королевы неаполитанской, сестры Наполеона Каролины, и королевы Шведской. Андрей Кириллович успел даже дважды жениться, но детей так и не нажил.

…Возможно, Кочубеям и «дорогой сестрице» долго пришлось бы пользоваться гостеприимством Андрея Кирил­ловича. Но из России прилетела ошеломляющая весть: им­ператор Павел убит, трон наследовал его сын Александр.

А следом муж Машеньки получил и личное письмо ново­го императора. Тот звал его в Россию, писал, что нуждается в верных, инициативных людях.

Собрав своих домашних, Кочубей сказал: «Я еду».

Андрей Кириллович убеждал сестру остаться, пожить у него в европейском комфорте. Но Загряжская отказалась наотрез и вместе с Кочубеями вернулась в Россию на берега Невы.

Надо было решать, где ей жить и как быть с мужем. И вот после почти тридцатилетнего замужества Наталья Кирилловна предложила Загряжскому разъехаться.

Она приискала ему квартиру неподалеку от особняка, принадлежавшего Кочубеям. В этом здании Наталье Ки­рилловне были отведены отдельные апартаменты в шесть комнат, где она могла, никого не стесняя и сама не будучи стесненной, жить так, как ее душе угодно.

К обоюдному удовольствию все разместились очень удобно. Что касается Загряжских, то раздельное житье «не мешало супругам сохранить дружественные отношения и видаться каждый день».

…Кочубей резко пошел в гору. Он был назначен сена­тором «с приказанием находиться при государе и присут­ствовать в Коллегии иностранных дел».

Марии Васильевне повезло: ей довелось прожить жизнь с человеком просвещенным, гуманным, обладающим умом ясным и наблюдательным. Кочубей, например, считал крепостное право «гигантским злом», но, будучи госу­дарственным деятелем и патриотом, остерегался слишком резких реформ, как питательной почвы для потрясений, ослабляющих страну.

Кочубей с его острым и в то же время «осторожным» умом был ценим до конца своих дней, всегда пребывал на самых высоких государственных должностях, а за три года до смерти, в 1834 году, был возведен в высшее в России княжеское достоинство.

Кочубею, по отзывам современника, имевшему «вер­ный взгляд на вещи и дарование соглашать разномыслие», вероятно, удавалось придерживаться такой же тактики и в семейных делах. Его брак с Марией Васильевной оказался вполне благополучным, а Загряжская умудрилась стать бабушкой не только молодой графине Наталье, но и еще четверым сыновьям супруга.

О самой Марии Васильевне известно немного. И это лучший довод в пользу того, что она оставалась довольной тем, как сложилась ее судьба. Недаром одна английская писательница сказала:

«Самые счастливые женщины, как и самые счастливые нации, не имеют истории».

Живя с Кочубеями, Загряжская ни на йоту не изменила своим привычкам и привязанностям. «Годы ее не брали. Она по-прежнему любила общество, игру в карты, не чуж­да была благотворительности и пользовалась громадным значением в обществе». Друзья и почитатели молодости — Потемкин, «исполнявший малейшие ее причуды, Шувалов, воспевавший ее в стихах, граф А.С.Строганов, у которого она любовалась его картинами», — постепенно сходили со сцены жизни, а «бойкий и острый ум» Натальи Кириллов­ны продолжал притягивать к ней людей уже следующих поколений.

Визит к старой графине порой был окрашен такими впечатлениями, которые не стирались всю жизнь.

Граф Владимир Соллогуб описывал, как его еще мальчи­ком привели к Загряжской утром, когда она, по традициям восемнадцатого столетия, «принимала визиты во время оде­вания»: «Для нас, детей, она не церемонилась вовсе. Ничего фантастичнее я не видывал. Она была маленького роста, кривобокая… Глаза у нее были большие, серо-голубые, с не­обыкновенным выражением проницательности и остроумия; нос прямой, толстый и большой, с огромною бородавкою у щеки. На нее надевали сперва рыжие букли, сверх буклей чепчик с оборкой; потом сверх чепчика навязывали пестрый платок с торчащими на темени концами, как носят креолки.

Потом ее румянили и напяливали на ее уродливое туловище капот, с бока приколотый, шею обвязывали широким галс­туком. Тогда она выходила в гостиную, ковыляя и опираясь на костыль. Впереди бежал ее любимый казачок, Каркачек, а сзади шла, угрюмо насупившись, ее неизменная спутница, приживалка Авдотья Петровна, постоянно вязавшая чулок и изредка огрызавшаяся. Старушка чудила много и расска­зывала про себя всякие диковинки».

Никого из сильных мира сего не боявшаяся Загряжская, говорившая «ты» Потемкину, министрам и сенаторам, имела одну слабость: ей всюду грезились разбойники. Особенно она опасалась ездить возле Летнего сада, считая, что где же лихому люду скрываться, если не в этом, как она говорила, «лесу».

«Я вот что придумала, — рассказывала она визитерам. — Когда еду около леса, я сейчас кладу пальцы в табакерку, на всякий случай. Если разбойник на меня кинется, я ему глаза табаком засыплю».

Неизвестно, представилась ли Загряжской возмож­ность испытать «табачное оружие» в действительности, но мысли на этот счет, не оставлявшие ее, не были так наивны, если вспомнить современные «распыляющиеся» средства защиты.

«Однажды, — вспоминал М.М.Евреинов, — Наталья Кирилловна говорит мне: „У меня до тебя, голубчик, есть просьба“. Я отвечал ей, что всякое ее приказание готов исполнить. „Вот видишь ли что: не знаешь ли, где бы мож­но было достать мне самого крепкого табаку русского?“ Я сказал, что это очень легко исполнить, только позвольте спросить, для какого употребления; я знаю, что вы всегда изволите нюхать французский. На сие она отвечала: „Я-то всегда нюхаю французский, но мне нужен самый крепкий русский; ты сам знаешь, какое теперь опасное время. Вот я часто прогуливаюсь, и, когда замечу какое подозрительное лицо, я тотчас и насыплю ему в глаза“. Я на сие сказал, что можно ослепить и невинного. „Нет, я тотчас узнаю подоз­рительное лицо и никак не ошибусь“».

«Подозрительное лицо» в ином смысле — то есть не внушающее доверия, не достойное уважения — распозна­валось ею и выставлялось на посмешище безо всяких скидок на ранги и авторитет. Зная ум и справедливость старухи, ей верили. Человеку нелегко было восстановить свою репута­цию в обществе.

Рассказывали, что однажды к Загряжской явился са­новник, за которым она знала какой-то грешок. Несмотря на то, что ее гостиная была полна народу, она, услыхав его имя, крикнула: