Людмила Третьякова - Дамы и господа

Как-то встретившись с митрополитом, князь попросил его заехать к Наталье Кирилловне. «Хорошо, как буду возвращаться из Синода, непременно к ней заеду», — от­ветил тот.

Через некоторое время он обещание исполнил, заехал и выслушал просьбу Загряжской. Что тут делать? Только и отговорился тем, что монастырь стоит не в его епархии и тут делу он помочь не в силах.

Обычный посетитель Загряжской, брат Николая I великий князь Михаил Павлович, постоянно был терзаем ее просьбами и даже на балу старался не попадаться ей на глаза. Но это не так-то просто было сделать. Она иногда кого-нибудь и подошлет к нему: «Поди, отыщи Михаила Павловича. Он, должно быть, где-то здесь. Скажи, чтобы ко мне подошел».

И тот — делать нечего — шел. Как говорили: «Такое внимание к сим прародительницам необходимо».

Впрочем, они с великим князем были большими прияте­лями. Именно с ним произошел у Загряжской знаменатель­ный разговор: она исподволь готовилась к смерти, думая о том безо всякого страха, но и не без озабоченности.

В.В.Вересаев в своей интереснейшей книге «Спутники Пушкина», вышедшей в 1937 году, когда минуло сто лет со дня кончины великого поэта и его ветхозаветной приятель­ницы, так передает его:

«Однажды она (Загряжская. — Л.Т.) сказала великому князю Михаилу Павловичу:

— Не хочу умереть скоропостижно. Придешь на небо, как угорелая и впопыхах, а мне нужно сделать Господу Богу три вопроса: кто были Лжедмитрии, кто — Железная Мас­ка и шевалье д'Еон — мужчина или женщина?

Великий князь спросил:

— Так вы уверены, что будете в небе?

Старуха обиделась и с резкостью ответила:

— А вы думаете, я родилась, чтобы маяться в чисти­лище?»

Кстати, надо отметить, что тайны тех исторических личностей, которые так занимали воображение Натальи Кирилловны, до сих пор не раскрыты. Кто тот узник Бас­тилии времен Людовика XIV, с лица которого никогда не снимали железную маску? Какова была истинная роль дипломата-авантюриста шевалье д'Еон де Бомона, который, переодетый девушкой, был послан Людовиком XV ко двору императрицы Елизаветы Петровны? Да и с Лжедмитриями в исторической науке нет полной ясности.

…Превозмогая старческие недуги, Загряжская до последнего предпринимала весьма долгие прогулки по Петербургу. Боясь городских сквозняков и холодного нев­ского ветра, она, перед тем как выйти на улицу, нагружала старого лакея, свидетеля чуть ли не всей ее жизни, целой охапкой мантилий, шалей и шейных платочков. «Смотря по температуре улицы, по переходу солнечной стороны на тенистую, по ощущению холода или тепла, она надевала и скидывала то одно, то другое». Во время одной из таких прогулок произошла перепалка между ней и ее спутником, о которой, смеясь, она неоднократно рассказывала.

Старческие руки лакея были, видимо, не слишком ловки. И как-то, раздосадованная его замешательством, Наталья Кирилловна сказала:

— Да подавай же скорее! Как надоел ты мне.

И услышала в ответ:

— А если бы вы знали, матушка, как вы-то мне надо­ели!..

Эта история произошла в Крыму перед самым круше­нием того мира, к которому принадлежали все действующие здесь лица: Нарышкины, Воронцовы-Дашковы, Долгору­ковы, Шереметевы.

Очень скоро судьба людей с подобными фамилиями резко изменится: одни попадут в тюрьмы, лагеря, будут расстреляны, другие спасутся на последних кораблях, по­кидавших ялтинский порт.

Позднее в своих мемуарах, написанных на чужбине, они будут вспоминать, как, молчаливой толпой сгрудившись на палубе, долго, до рези в глазах, смотрели на исчезающую за кормой кромку родных берегов. Лишь единицам доведется увидеть их снова.

В 1987 году, словно боясь умереть, не исполнив давней мечты — увидеть Крым, где прошло детство, где было пе­режито первое горе, сюда в качестве туристки приехала из Франции Мария Илларионовна Воронцова-Дашкова. Годы давали себя знать. Надо было собрать все силы, чтобы одо­леть путь от Парижа до маленького мисхорского кладбища, где сегодня всего несколько могил.

Время пошло вспять. Вспомнилось все до малейших подробностей. Люди, которых оказалось слишком много, чтобы разместиться на каменистом, нависшем сверху над дорогой выступе, где была вырыта могила. Груда белесой земли вперемешку с мелким камнем, которая мешала ей, четырнадцатилетней девочке, подойти к гробу матери. Све­тило весеннее солнце. И она не понимала, что же случилось и за что на них свалилось это горе.

Весной 1917 года в своем имении Мисхор покончила жизнь самоубийством молодая красивая женщина Ирина Васильевна Нарышкина.

Это ее девичья фамилия. По первому мужу она была Воронцова-Дашкова, по второму — Долгорукова.

Каждому, хоть немного знакомому с историей России, эти фамилии известны. Их носили подлинные русские арис­тократы! Те, кто многими веками служили престолу и были связаны с ним неразрывными узами.

Воронцовы-Дашковы и Долгоруковы являлись княже­скими родами. О Нарышкиных же говорили, что государи не раз предлагали им титул, но они отказывались: «Достаточно того, что от нас Петр Великий произошел».

Между тем об ужасном происшествии писали мало и весьма осторожно. Слишком высокопоставленные се­мейства оказались к нему причастны. Мисхор же старался сохранить свою тайну. Слово «самоубийство» в газетах не употреблялось.

Но так или иначе, родственникам Ирины, пораженным этим неожиданным, страшным концом, надо было как-то объяснить случившееся. И Мисхор назвал причину смерти молодой женщины: воспаление легких. Верил ли хоть кто-нибудь этому? В сущности, это было уже не важно.

А скоро историю с гибелью обитательницы прекрас­ного мисхорского особняка заслонили иные события — грянул октябрьский переворот. Российское дворянство, побросав дома в столицах, хлынуло в свои южные вла­дения. Однако скоро им пришлось убедиться, как нена­дежны эти убежища.

О своей жизни в Крыму, о зверствах, творившихся там после переворота, о том, что человеческая жизнь не стоила и полушки, спустя десятилетия очевидцы этих событий, став эмигрантами, писали очень подробно.

Среди них были и те, кто хорошо знал Ирину, ее семью и часто гостил в Мисхоре. Тем не менее, подробно описывая жизнь в до и послереволюционном Крыму, они почему-то обходили стороной или крайне скупо упоминали мисхорскую трагедию и уж конечно даже предположительно не касались ее причин.

Правда, в недавно опубликованных дневниках императ­рицы Марии Федоровны, матери Николая II, можно найти записи, касающиеся этой смерти. Но они, хотя и интересные сами по себе, ни в малейшей степени не проливают свет на предысторию трагедии. Видимо, Марии Федоровне было известно не более, чем и всем.