Элейн Кейн - Жемчужина Авиньона

Услышать смех.

Просто услышать смех. Человеческий смех.

Смех, а не лай рыцарей, которых он называл своими братьями во Христе. Мягкий, нежный смех женщины. Теплой, беззаботной женщины, пахнущей спелым яблоком. Женщины с волосами, подобными облаку на вечерней заре и глазами цвета океанской волны.

Женщины, похожей на Катарину де Трай.

Хью закрыл глаза и глубже погрузился в воду. Похоже, его мысли снова обратились к той, о которой он запрещал себе слишком много думать. Катарина больше не была маленькой девочкой, провожавшей его на рассвете во дворе Авиньонского замка. Она стала его ангелом-хранителем, маленькая учительница, которая теперь могла гордиться его успехами в чтении и письме. В письмах, которые он писал ей, Хью не упоминал, что освоил арабский и латынь так же хорошо, как и родной французский.

Нашарив на дне чана кусок арабского мыла, Хью не спеша, намылился и стал с наслаждением смывать с себя грязь и пот. Что там говорил Теренс, когда выходил из комнаты? Хью взглянул на сундук и сразу увидел лежащую на нем сумку для писем. На лице его расплылась широкая улыбка, в одно мгновение преобразившая его суровое лицо. Тщательно вытерев руки, он дотянулся до сундука и осторожно взял сумку.

Внутри лежал свиток великолепного белого пергамента. Он поднес его к лицу и с наслаждением вдохнул едва уловимый запах яблок. Хью медленно, смакуя каждое движение, развернул свиток, развязав стягивающую его бархатную ленточку, и начал читать. Письмо было написано ясным, четким почерком, таким же, как и остальные семь писем, которые он получил от Катарины.

Мой досточтимый рыцарь.

Пишу вам в последние дни светлого праздника Рождества Христова. Господь послал нам к этому празднику прекрасную погоду, сухую и ясную, с небольшим морозцем. Мой брат Жан был избран в этом году королем рождественских увеселений. Матушка придумала для него такой причудливый костюм, что не нашлось ни одного доброго человека, который бы не смеялся над ним до слез. Жан остался таким же веселым шутником, как и прежде. Он никого не обошел своими шутками и розыгрышами, мне же досталось едва ли не больше всех. Полагаю, он до сей поры не может простить мне того прискорбного для него обстоятельства, что именно мне отдавал большую часть своего времени единственный крестоносец, посетивший нас несколько лет тому назад.

Бродячие актеры приехали к нам сразу после Рождества и привезли с собой множество песен и танцев, некоторые из них я бы сочла весьма рискованными, однако все были довольны и повеселились от души.

В такие праздники я всегда особенно много думаю о вас, пытаясь представить себе, какая это, должно быть, радость, праздновать Рождество Христово на той земле, по которой ступали Его ноги. Так ли вы отмечаете этот великий праздник, как это бывает у нас на родине? Или рыцари и другие христиане в Иерусалиме как-то по-особенному встречают этот благословенный день?

В своем последнем письме вы писали, что начинается осеннее солнцестояние, из чего я могу заключить, что письмо ваше шло ко мне более года. Вы рассказали мне о замке короля Балдуина и о том, что представляет собой великий город Иерусалим. Мне бы хотелось, чтобы вы подробнее описали мне, что представляет собой народ, который вы называете найманами [7] Найманы — монголы-христиане, основавшие в 12 веке государство на территории Сирии. (Примеч. пер.). ? Вы говорите, что между ними и теми, кто прибыл с вами из Эдессы, было много стычек, и в то же время пишете, что это христиане. Вы должны, подробнее рассказать мне об этом. Нам ведь так мало известно о том, что происходит в крестовых походах — можно сказать, все наши знания почерпнуты из ваших подробных, живописующих рассказов. Вся наша семья любит собираться у очага в Большом Холле и обсуждать то, что мы узнаем из ваших писем.

Я всем сердцем надеюсь, что вы живы и пребываете в добром здравии. Сама же я здорова, но часто грущу, так как недалек уже тот день, когда мне придется покинуть Авиньон и отправиться в Страсбург. До этого события осталось чуть больше года, и я чувствую, как быстро бежит время. Я никогда в жизни не покидала родительский дом и Авиньон. Хотя мне и очень интересно увидеть то место, которое отныне станет моим домом, я буду скучать по родному очагу. К тому же может случиться так, что меня уже не будет здесь, когда вы, мой благородный рыцарь, вернетесь из своего похода. Но несмотря ни на что, вы всегда останетесь в моих молитвах.

Прощайте,

Катарина.

Он читал и перечитывал письмо, пока вода в чане не стала прохладной, а затем и совсем холодной. Каждое слово вызывало в его воображении яркие картины — Рождество, шумное застолье у очага, в котором весело трещит рождественское полено [8] Рождественское полено — большое бревно, традиционно сжигаемое в сочельник. (Прим. пер.). , дружную, многочисленную семью де Трай, веселящуюся в Большом Холле… и Катарину, отправляющуюся в Страсбург, чтобы выйти замуж. Возможно ли это? Неужели прошло столько лет и маленькая рыжеволосая девушка, которую он помнил, превратилась во взрослую, цветущую женщину?

Хью выбрался из воды и обернулся по пояс в толстое турецкое полотенце. Потянувшись, он уперся руками в стену и опустил голову. Вода тоненькой струйкой стекала с его бороды, образуя на сером каменном полу причудливый узор и собираясь в лужицу под ногами. Вдруг у него возникло чувство, что он уже целую вечность находится в этой чужой стране, сражаясь с врагом, к которому давно уже не испытывал никаких чувств, кроме уважения.

Но что же ждет его дома, во Франции? Хью боялся этого. Конечно, после его возвращения многое будет по-другому, но некоторые вещи останутся неизменными. Хью больше не был безземельным вторым сыном, король щедро наградил его за службу, но его ждала Адель, ждала и по-прежнему хотела увидеть его другим человеком.

Все его недостатки вновь предстали перед ним, как черти из волшебного ящика бродячего фокусника. В глубине души он по-прежнему оставался простым рыцарем. Хью сжал руку в кулак и с силой ударил в каменную стену. К черту все! Он отправляется домой.

Хью поднял голову, и улыбка озарила его изможденное лицо. Он отправляется домой!

Авиньон, Франция, 1152 год.

Катарина сидела за вышиванием, накладывая стежок за стежком, и тщетно пыталась избавиться от раздражения, которое вызывала у нее эта бессмысленная, по ее мнению, работа. Серебряная игла ее тетушки Матильды мелькала над вышивкой со скоростью, нимало не уступающей той, с которой двигался ее язык. Тетка болтала, не умолкая ни на минуту. Катарине казалось, что на свете нет предмета, который Матильде не хотелось бы обсудить, и что она решила сделать это именно сегодня.