Джулиана Грей - В объятиях принцессы

Она почувствовала, как ногти впились в ладонь.

– Я…

Неожиданно граф напрягся:

– Тихо! Он возвращается.

Олимпия и Сомертон синхронно опустились на пол и приняли позы смертельно раненных. Когда в замке повернулся ключ и заскрипели дверные петли, граф жалобно застонал.

– Я принес ведро, герр доктор. Мыло на дне.

Луиза взяла ведро.

– Спасибо, – сказала она и выплеснула горячую воду в лицо стражнику. В следующее мгновение Сомертон оказался на ногах. Он нанес пострадавшему сильный удар в челюсть, а второй – в солнечное сплетение. Мужчина рухнул на пол, издав лишь слабый возглас, который заглушил лязг упавших на камни ключей.

– Быстро! – скомандовал Сомертон. Он поднял связку, отдал ее Луизе, наклонился, вытащил из-за пояса стражника пистолет и сунул его за пояс своих штанов.

Олимпия, пошатываясь, вышел из камеры.

– Куда?

– Направо, – сказала Луиза.

– Уверена?

– Да. Мой отец никогда не использовал это место. За городом есть вполне современная тюрьма. Мы с сестрами любили убегать от Динглби и играть здесь. А теперь пошевеливайтесь. Руки за спину. – И она быстро пошла по коридору.

Граф послушно сцепил руки за спиной, как будто на них все еще оставались кандалы. Олимпия сделал то же самое. Луиза вернулась, схватила дубинку стражника и побежала за ними.

– Вверх по лестнице, – скомандовала она.

Олимпия оперся о стену и остановился.

– Вы в порядке, дядя? – спросила она.

– Да. – Герцог снова завел руки за спину, и они двинулись вверх по лестнице.

Луиза не могла думать о том, что с ними сделали. Если она сосредоточится на сгорбленных плечах Сомертона, пятнах крови на его рубашке, его хромоте или исходившем от обоих заключенных отвратительном запахе, она попросту сойдет с ума, утратит над собой контроль, упадет на камни, зарыдает, и они никогда не выберутся из этого гиблого места живыми.

– Быстрее! На площадке поверните налево. Я открою дверь.

«Лучше восторгайся, – сказала она себе. – Изумляйся тому, что эти мужчины до сих пор живы, могут ходить, и им потребовались секунды, чтобы справиться с шоком, вызванным моим приходом. Их учили и тренировали специально для таких моментов. Ты переживешь это».

Они подошли к двери. Не с первой попытки, но Луиза все же отыскала нужный ключ.

– Куда ведет эта дверь? – спросил граф.

– В наружный коридор, который в конечном итоге приведет к замаскированному входу. Старые слуги говорили, что его использовали для политических заключенных. – Она распахнула дверь.

Коридор оказался длинным, но воздух здесь был намного свежее, и Луиза с наслаждением вдохнула его. Еще минута, и они свернут в тоннель, ведущий к тайному входу. Когда-то она играла здесь с сестрами. Теперь это был путь к свободе.

Она не задумалась, почему воздух здесь свежее, – ведь тайный ход вроде бы не должен был использоваться. Луиза тронула дверную ручку, убедилась, что дверь не заперта, и толкнула ее. Еще шаг, и они окажутся на знакомой, заросшей папоротником площадке, залитой лунным светом. До свободы остался один лишь шаг. И в этот момент она услышала насмешливый голос Гюнтера Хассендорфа:

– Моя дорогая принцесса, как же вы предсказуемы!

– Благородная попытка, – сообщил Олимпия, – хотя и неудачная. Сомертон, сделай одолжение, перестань греметь кандалами. Действует на нервы.

– Уж извини, – огрызнулся граф. – Я рассчитывал, что ты отнесешься к перспективе публичной казни с полной невозмутимостью.

Олимпия отмахнулся:

– В нашем деле всякое случается, мой друг. К проигрышам следует относиться философски. Нас переиграли, только и всего.

Сомертон повернулся к жене, которая сидела на полу, обхватив колени руками. С нее сняли сюртук, и рубашка свободно болталась на тоненькой фигурке.

– Я вытащу нас отсюда, Маркем, клянусь.

– Не стоит говорить банальности, чтобы успокоить меня. Я не ребенок и трезво оцениваю реальность.

– Я не позволю моей жене и еще не родившемуся ребенку умереть на площади на потеху толпе. Для меня это реальность, Маркем.

Луиза подняла на мужа глаза, в которых не было надежды:

– Нет никакого ребенка, Сомертон.

Мир покачнулся. Пальцы графа вцепились в свисающую со стены цепь.

– Нет ребенка?

– Я обнаружила этот факт вскоре после вашего отъезда из Хунхофа.

– Понимаю.

– Так что я и в этом потерпела неудачу. Мне не удалось спасти мой народ. Мне не удалось спасти тебя. Теперь пусть Эмили и Стефани подхватывают знамя, хотя подозреваю, что они не станут этого делать. Я права, Олимпия? Они никогда не думали о своем долге перед страной так, как я. – Она опустила голову на колени. – Но они хотя бы останутся в живых, родят детей и будут счастливы в Англии.

Сомертон взглянул на жену, маленькую и несчастную, и его охватило чувство полной безнадежности. Он, Сомертон, ни разу не встретившийся с врагом, которого не сумел бы уничтожить, или со встречным ветром, который не смог бы обратить вспять, ничего не мог сказать перед лицом ее горя. Как он мог успокоить эту женщину, преданного и благородного Маркема? А ведь ее единственная вина заключается в том, что она ошиблась в выборе мужа. И эта ошибка оказалась для нее роковой.

Он опустился на пол рядом с ней и осторожно коснулся ее мягких каштановых волос, которые так любил.

– Когда-нибудь у нас будет дочь с такими же волосами, – тихо проговорил он.

Луиза прижалась к мужу и наконец зарыдала.

Сомертон прислонился израненной спиной к стене и обнял любимую.

– Дочь, сын, какая разница? Все они будут наши, Маркем. Весну мы будем проводить в Англии, если, конечно, ты не имеешь ничего против дождя. Повезем их в Уэльс. Пусть немного закалятся. Детям, по моему мнению, закалка необходима. Подрастающее поколение слишком изнеженное.

Он еще долго говорил, и в конце концов рыдания стихли, и Луиза уснула, прижавшись к мужу. Он тоже задремал.

Их разбудил громкий лязг, и никто не знал, сколько прошло времени, несколько минут или часов. Вслед за этим послышался громкий женский голос, и в нем было столько уверенности в себе и наплевательского отношения ко всем остальным, что он мог принадлежать только английской гувернантке.

– Надо же, какая досада! Ваше высочество, я ожидала от вас большего.

Луиза вздрогнула:

– Динглби?

Сомертон открыл глаза. Перед ними стояли худая жилистая женщина и два стражника. В полумраке камеры он не мог разглядеть ее лица, видел только, что волосы гладко зачесаны назад. Вероятно, на затылке гувернантский пучок. На ней было простое черное платье и пара практичных туфель. Последнее обстоятельство он никогда бы не отметил, если бы не сидел на полу.

– Динглби! – воскликнул Олимпия и с трудом встал. – Снимаю шляпу. Ученица превзошла учителя. – И он отвесил шутовской поклон.