Александр Дюма - Ожерелье королевы

Когда благотворное действие напитка достигло своей высшей точки, она едва удержалась, чтобы не выхватить флакон из рук Калиостро.

Но когда Таверне вновь постарел, причем еще быстрее, чем сделался молодым, она печально проговорила:

– Увы! Я вижу, что все это тщета, химера: чудо длилось лишь тридцать пять минут.

– То есть, – подхватил граф Хага, – чтобы стать молодым на два года, нужно выпить реку.

Все рассмеялись.

– Нет, – возразил Кондорсе, – расчет тут прост: тридцать пять капель на тридцать пять минут – это ничто по сравнению с пятьюстами двадцатью пятью тысячами шестьюстами каплями, которые нужно выпить, если хочешь пробыть молодым целый год.

– Настоящее наводнение, – заметил Лаперуз.

– А между тем со мною было не так, сударь: маленькой бутылочки, всего раза в четыре больше вашего флакона, которую дал мне ваш друг Жозеф Бальзамо, хватило, чтобы задержать для меня бег времени на десять лет.

– Вот именно, сударыня, вы – единственная, кто понял суть этого таинственного явления. Очень старому человеку требуется именно такое количество, чтобы получить желаемый эффект. Но тридцатипятилетней женщине, какою были вы, или сорокалетнему мужчине, каким был я, когда мы начали пить эликсир жизни, в расцвете сил и молодости, достаточно принимать по десять капель эликсира в каждый период упадка, и тогда они будут наслаждаться вечной молодостью, будут оставаться очаровательными и энергичными.

– Что вы называете периодами упадка? – поинтересовался граф Хага.

– Это естественные периоды, господин граф. По законам природы силы человека растут до тридцати пяти лет. Затем, до сорока лет, они остаются неизменными. Начиная с сорока они идут на убыль, но до пятидесяти лет почти незаметно. Периоды эти приближаются друг к другу все быстрее и быстрее, и так – до самой смерти. Когда тело человека находится под чрезмерным напряжением, то есть при невзгодах и болезнях, рост сил останавливается в тридцать лет. Убывать они начинают в тридцать пять. Живи человек на лоне природы или в городе, он должен уловить тот момент, когда его организм будет находиться в равновесии, чтобы не началось движение на убыль. Тот, кто, как я, владеет секретом эликсира, знает, когда начать атаку на свою натуру, чтобы застать ее врасплох и не дать двигаться своим путем, а следовательно, будет жить, как я, будет всегда молодым или по крайней мере настолько молодым, насколько ему этого хочется.

– Боже, господин Калиостро, – вскричала графиня, – почему же вы, в чьей власти выбирать себе возраст по желанию, не остановили свой выбор на двадцати годах?

– Потому что, госпожа графиня, – с улыбкой отвечал Калиостро, – мне удобнее быть сорокалетним мужчиной, здоровым и зрелым, а не зеленым двадцатилетним юнцом.

– Вот оно что, – протянула графиня.

– Ну, разумеется, сударыня, – продолжал Калиостро. – В двадцать лет ты нравишься тридцатилетним женщинам, а в сорок – повелеваешь двадцатилетними женщинами и шестидесятилетними мужчинами.

– Сдаюсь, сударь, – сказала графиня. – Да и как станешь спорить с живым доказательством?

– Стало быть, я приговорен, – жалобно пролепетал Таверне, – так как принял эликсир слишком поздно.

– Господин де Ришелье оказался ловчее вас, – с прямотою истинного моряка наивно проговорил Лаперуз, – до меня не раз доходили слухи, что у маршала есть какой-то рецепт…

– Это сплетни, которые распускают женщины, – расхохотавшись, проронил граф Хага.

– Неужели есть причины им не верить, а, герцог? – осведомилась г-жа Дюбарри.

Старый маршал, который никогда не краснел, вдруг залился краской и переспросил:

– Вы хотите знать, господа, в чем состоит мой рецепт?

– Ну еще бы!

– В том, чтобы щадить себя.

Собравшиеся зашумели.

– Вот так-то, – отчеканил маршал.

Я с вами поспорила бы, – изрекла графиня, – если бы только что не видела действие рецепта господина де Калиостро. Держитесь, господин чародей, вопросы у меня еще не кончились.

– Прошу вас, сударыня, прошу.

– Вы говорите, что впервые испробовали действие своего эликсира жизни, когда вам было сорок?

– Да, сударыня.

– И что с тех пор, то есть с осады Трои…

– Это было чуть раньше, сударыня.

– Будь по-вашему. И с тех пор вам все время сорок?

– Сами видите, сударыня.

– Но таким образом вы доказываете даже больше, чем того требует ваша теорема, – вмешался Кондорсе.

– Что же я доказываю, господин маркиз?

– Вы доказываете возможность не только вечной молодости, но и сохранения жизни. Ведь если во время Троянской войны вам было сорок, значит, вы с тех пор не умирали.

– Верно, господин маркиз, признаюсь: не умирал.

– А между тем вы ведь не обладаете неуязвимостью Ахилла. Да что я говорю! И Ахилл не был неуязвим, потому что Парис все же убил его, угодив стрелою ему в пятку.

– Нет, к моему великому сожалению, я не обладаю неуязвимостью, – ответил Калиостро.

– Значит, вас могли убить, вы могли умереть насильственной смертью?

– Увы, да.

– Каким же образом вам удалось избегать этого на протяжении трех тысяч лет?

– Удача, господин граф. Извольте проследить за ходом моих рассуждений.

– Я слежу.

– Следим, следим, – раздались голоса собравшихся, которые с видом непритворного интереса облокотились о стол и приготовились слушать.

Голос Калиостро зазвучал в полной тишине.

– В чем первейшее условие жизни? – спросил он, изящно разводя белыми руками. Среди перстней, унизывавших его пальцы, перстень Клеопатры сиял, как Полярная звезда. – Здоровье, не так ли?

– Да, разумеется, – послышались голоса.

– А условием здоровья является…

– Режим, – докончил за Калиостро граф Хага.

– Вы правы, господин граф, режим – непременное условие здоровья. Так почему же не допустить, что в каплях моего эликсира не заключен наилучший режим?

– Кто это знает?

– Вы, граф.

– Конечно, но…

– Но не другие, – заключила графиня.

– Это, сударыня, вопрос, которым мы сейчас займемся. Итак, я всегда следовал режиму своих капель, а поскольку они – воплощение вечной мечты всех времен и народов, которую древние искали под именем воды молодости, а сегодня ищут под именем эликсира жизни, я постоянно сохранял молодость, а следовательно, здоровье, а следовательно, и жизнь. Это ясно.

– Но ведь со временем все изнашивается, граф, даже самое прекрасное тело.

– И тело Париса, и тело Вулкана [11], – ввернула графиня.

– Вы, конечно, знавали Париса, господин граф?

– Превосходно знал, сударыня, это был весьма красивый юноша, но, в сущности, он ничем не заслуживал ни слов, написанных 0 нем Гомером, ни мнения, сложившегося о нем у женщин. Начать с того, что он был рыжий.

– Рыжий? Фи, какой ужас! – воскликнула графиня.