София Каспари - Лагуна фламинго

— А, это ты, Мина. Прости, что я так удивилась. Мы редко видимся с тех пор… — Мать Франка осеклась. — С тех пор как ты работаешь в городе.

Но Мина поняла, что та имела в виду.

— Я тоже очень скучаю по Франку, — прошептала она. — Вы ничего не слышали о нем… в последнее время?

Ирмелинда устало покачала головой и впустила Мину в дом. На плите в большом горшке варилась кукурузная каша. Рядом кипел горшок поменьше, с мясным бульоном.

— Садись. — Женщина указала на грубо сколоченный табурет.

Утром, перед рассветом, Ирмелинда намолола кукурузной муки и замесила тесто, сама не зная, зачем это делает. Ей казалось, что вообще заниматься чем-либо совершенно бессмысленно. Франк исчез год назад, Самуэль вернулся к своей семье. Они с Германом завтракали молча, не говоря друг другу ни слова, а затем ее муж отправлялся в поле. Вскоре Ирмелинде предстояло последовать за ним — один он не мог управляться с плугом. На обед опять будет кукурузная каша и немного супа. Супруги работали дни напролет. По вечерам — снова каша.

Но Ирмелинда не жаловалась. Ей было все равно.

Женщина налила Мине чашку мате и села за стол. Какое-то время они болтали о том о сем. Мина рассказывала о своей работе, о том, как она рада оказаться вдали от отчима и сводного брата.

— Мне только маму жаль, но… — Мина помедлила, отпивая мате. — Но она говорит, что ей спокойнее, когда меня нет дома.

— Амборны — нелюди, — сказала Ирмелинда. — Мужчины, лишенные чести.

Мина кивнула, крутя в руках чашку с мате.

— Скажете Франку, что мне нужно с ним поговорить? — спросила она. — Ну, если он вернется?

— Я думаю, — женщина улыбнулась, — мне не придется говорить ему об этом, Мина. Я знаю, он к тебе очень привязан. — Улыбка тут же слетела с ее лица.

Вскоре девушка попрощалась. Не имело смысла откладывать возвращение домой.

Ксавьер Амборн до сих пор не подозревал, что падчерица утаивает от него часть жалованья. Тем не менее ему не нравилось, что она так мало получает за службу у Дальбергов. Но, несмотря на это, когда Мина отдала ему первую зарплату, он не пожаловался Дальбергу, а сразу же влепил девчонке пощечину. Как и в этот раз. Мина едва устояла на ногах.

— По-прежнему мало? — рявкнул отчим. — О чем эта высокомерная шлюха вообще думает?!

Ксавьер поднял пачку денег и разбросал купюры по грязному полу кухни. Мина уже понимала, чем ей придется сегодня заниматься. С тех пор как в течение недели она оставалась в доме Дальбергов, ее отец и сводный брат сорили в доме, как только могли, и мать не справлялась с уборкой.

— Эта дамочка, Дальберг, небось, полагает, что может тебе недоплачивать? — надрывался Ксавьер. Его лицо исказила гримаса ярости, пальцы сжались на запястье Мины, точно тиски. — Или это ты водишь меня вокруг пальца? Где деньги, дрянь?!

— Это все, что у меня есть.

— Да неужели?!

Отчим притянул Мину к себе, а затем толкнул ее к Филиппу, все это время ждавшему свою добычу, словно притаившийся в засаде хищник. Парень принялся обыскивать сводную сестру. При этом его руки слишком уж долго задерживались на ее ягодицах и груди. Мина услышала, как он тихонько прищелкнул языком.

— Похоже, не зря я столько ждал. Ох, радость моя, как же я по тебе соскучился! — шепнул он ей на ухо.

Мине пришлось сделать над собой усилие, чтобы ее не вырвало от отвращения.

Повернувшись к отцу, Филипп покачал головой.

— И правда ничего.

Этим вечером Мина забралась в ванну с теплой водой, в которой, как и каждое воскресенье, мылись ее отчим, брат, мать и только потом она сама. С Франком они часто купались в реке, но теперь, когда Мина осталась одна, это было слишком опасно. Однако, по крайней мере сегодня, Ксавьера и Филиппа не было дома. Наверное, они пропивали выручку Мины в ближайшем кабаке, или, как их тут называли, pulperia .

Наконец у Мины появилось время подумать о Франке. Она все время вспоминала золотые часы, которые нашла в кармане у Филиппа. Что все это значит? Впрочем, ее мысли быстро перескочили на другое: отчим и брат упомянули сегодня, что через пару дней намерены отправиться в очередную карательную экспедицию против индейцев. «Вообще-то, — рассуждала Мина, — это прекрасная возможность сбежать». Но как тогда Франк узнает, где ее искать? Когда-то они договорились, что если потеряют друг друга из виду, то в День Независимости Аргентины будут ждать встречи на площади, названной в честь двадцать пятого мая, возле монумента Майской пирамиды. В этом году в мае Мина не могла попасть в Буэнос-Айрес, но в следующем… Однако помнил ли об этом Франк? И приедет ли он туда в следующем году, не встретив ее в этом?

«Можно сказать об этом Ирмелинде, — подумала Мина. — А она передаст Франку. Я могла бы сказать: “Пожалуйста, напомните ему в следующем году о двадцать пятом мая и о площади в Буэнос-Айресе”». Но как ей самой добраться туда?

Глава 7

Тукуман раскинулся в полутора leguas, лигах, то есть в девяти километрах от гор, в центре равнины, на которой выращивали сахарный тростник, рис, кукурузу и табак, а еще немного занимались скотоводством. Поселение было относительно большим, потому что большинство зданий окружали так называемые quintas , сады с высокими каменными стенами. Но население было немногочисленным. На центральной площади, обрамленной роскошными апельсиновыми аллеями, располагались две церкви, ратуша, несколько кафе и пара приличных гостиниц. Три раза в неделю и по субботам тут устраивали концерты. В такие вечера высшее общество Тукумана выходило на площадь в своих элегантных нарядах.

Виктория, ожидая прихода Педро (тот пошел отправлять ее письмо Анне), задумчиво рассматривала город, выглядывая из повозки. Улицы здесь были широкими и прямыми. Днем они казались безлюдными, точно заброшенными: всего-то и встретишь тут, что пару служанок да нескольких купцов. Лето в Тукумане — Виктория уже знала это — было теплым и влажным, как и в Сальте, поэтому в самые жаркие месяцы почти все семьи перебирались в горы или в свои поместья и город словно вымирал. С ноября по февраль почти каждый день бушевали грозы, лило как из ведра и дороги размывало, по ним текли ручьи, парализуя движение. Воздух был влажным и душным, и это шло на пользу растениям, но не людям.

Однако уже на пару сотен метров выше, на поросшем густым лесом склоне горы, становилось прохладно, а если подниматься в горы и дальше, то и вовсе холодно, слишком уж сильные дули там ветра. Часто из-за ливней начинались оползни, и ходить в горы было опасно. В самом поселении в эти месяцы из-за жары все старались сидеть по домам и выбирались на улицу только с наступлением вечера. Тогда женщины в mantos , черных накидках, или даже в традиционных индейских костюмах торопливо шли в собор, ведя за руки детей.