Екатерина Коути - Невеста Субботы

Устремляюсь по коридору, вздымая облака пыли, и распахиваю каждую дверь, пока в одной из комнат не замечаю слабое шевеление. Ди встречает меня всхлипом, совсем тихим, как у наплакавшегося ребенка.

— Сейчас, милая, сейчас я тебя вызволю, — приговариваю я, проскальзывая в затхлую тьму.

Огонек газа вспыхивает, освещая комнату, и становится ясно, что Дезире мямлила не из-за кляпа.

В раннем детстве меня приучили, отходя ко сну, перечислять все, за что я благодарна Богу, пока не пришла Роза и не объяснила, что Ему нет ни малейшего дела до моего лепета. Но сейчас тот милый, почти забытый обычай приходит мне на выручку.

Руки Дезире перехвачены в запястьях веревкой, другой конец которой пропущен сквозь лебедку на потолке и привязан к вбитому в стену крюку. Босые ступни висят в нескольких дюймах над полом. Но я благодарна за то, что ее конечности целы и, похоже, не переломаны. И еще за то, что она может мотать головой, когда я распутываю сначала узел вокруг крюка, а после высвобождаю ее запястья. Веревка так глубоко впилась в кожу, что из-под нее сочится сукровица, но и это ничего. Царапины неглубоки, шрамов не останется. Чем не повод для благодарности? Зато ее лицо…

На языке прыгают рифмы, простые, как из детского стишка:

— Я такая уродина, Фло, — шепчет сестра, заметив, как я содрогнулась. Из опухших, глянцево-алых щелок катятся слезы. — Он обещал, что если… что если я буду послушна… пойду с ним, не буду кричать… он меня не тронет, но он… он меня все равно… — судорожно всхлипывает Ди. — Потому что слово, данное рабыне… ничего не значит… И теперь я… теперь…

— Все заживет, Ди! Ты снова станешь красавицей.

Лицо — тоже пустяк. По крайней мере, он не расплющил ей нос и не свернул челюсть, да и зубы влажно белеют сквозь трещину в заскорузлой ране, которую представляет собой ее рот. В уголках губ выступила кровь. Как же больно было кричать, откликаясь!

— Ты отыщешь меня повсюду. Да, Фло?

— А ты как думала? — бормочу я, обнимая ее за плечи.

Она вскрикивает. Черный шелк превратился на спине в лохмотья, а там, где ткань уцелела, пропитался кровью и стал жестким, как картон. Струпья темнеют в прорехах, почти сливаясь с цветом траура. Вот почему я их сразу не разглядела.

— Кто это сделал, Ди? — хриплю я. — Который из трех?

— Младший, — слышится невнятный шепот. — Но, Фло, этого не может быть… Он ведь мертв!

Может, и еще как.

Закрываю лицо руками, пытаясь сдержать хохот вперемешку с рыданиями. Дура, о, какая же я дура! Почему я раньше не догадалась?

Роза не наводила тень на плетень, она объяснила все предельно четко. Неоконченные земные дела… Я подумала о желаниях, а она-то имела в виду совсем иное. Два плюс один равняется три. Это же так просто! Столько времени мы с Джулианом потратили, препираясь на пустом месте. Он склонял меня к рационализму, я отбивалась, как могла, заслоняясь верой в волшебство, а ответ-то лежал ровнехонько посередине! Нет, мы имеем дело не с живым мертвецом, а с тем, чей труп никто не видел своими глазами.

С третьим братом, якобы погибшим на поле боя.

С Гастоном Мерсье.

Из моего открытого рта вырывается не вопль, а какой-то пронзительный скрежет, ведь издаю его не я, а бабочка, что бьется у меня в груди. Гастон, Гастон, Гастон. Я пожелала бы ему смерти сотни раз, я стерла бы каждую секунду его существования, я развела бы его родителей по разным спальням в ночь, когда он был зачат. Пусть его не станет. Пожалуйста, пусть его не станет прямо сейчас.

Словно в ответ на мольбы на лестнице звучит выстрел. Поймав резкий звук, как мячик, эхо швыряет его от стены к стене, пока он не затихает. Взвизгнув, сестра жмется ко мне.

— Все хорошо, Ди, — говорю я, потому что так оно и есть. Теперь, когда сбылось третье желание, все будет хорошо.

Джулиан рассудил мудро, оставшись сторожить лестницу. Костяная рука Смерти направляла его револьвер точно так же, как в ночь моего дебюта она водила ножом Жанно, нанося рану за кровоточащей раной. Из этой истории мистер Эверетт выйдет героем. Рыцарем, одолевшим демона-губителя. А вдруг победа опьянит его настолько, что во хмелю ликования он возьмет в жены спасенную им деву? Но этого мне уже не узнать, потому что мое сердце, наверное, сейчас остановится… А затем, с разницей в несколько секунд, раздаются еще два хлопка. Резкие, звонкие, будто кто-то щелкает в воздухе плетью.

Встрепенувшись, я прислушиваюсь к звукам, доносящимся с лестницы, — крик боли, переходящий в рычание, торопливые шаги, ругательства, возня. Вскакиваю. Вслед за мной, постанывая, поднимается Ди. Перепуганная, она шепчет:

— Что там, Фло?

— Н-не знаю, — холодею я.

То, что там происходит, в любом случае неправильно и быть такого не должно.

Мы выглядываем в коридор. Лестничная площадка залита холодным серым светом, который придает лицам мертвенную бледность, потому в первый миг мне кажется, что перед нами два покойника. Но они оба живы — и распластанный на ковре Джулиан, и тот, другой, что нависает над ним и целится ему в голову. Ди сдавленно вскрикивает. Мимолетный взгляд в нашу сторону — и мужчина, не меняя позы, берет меня на мушку.

— Не хочешь составить нам компанию, малютка Флоранс? — предлагает знакомый голос. — И девку свою захвати.

Пока мы с Ди ковыляем по коридору — каждый шаг дается ей с трудом, я успеваю как следует рассмотреть Гастона, подельника и убийцу Иветт Ланжерон. Говорит он мягким, вкрадчивым баритоном, как и вся мужская половина семейства Мерсье. Высок и прекрасно сложен, завитки каштановых волос касаются стоячего воротника рубашки, под узкими рукавами бугрятся мускулы. Даже в его лице есть нечто притягательное. Так выглядел бы лик римской статуи, тысячи лет пролежавшей в земле. Слева лоб и щеки изрыты шрамами, залысина тянется вверх от виска, глаз наполовину скрыт под красноватым, как будто оплавленным веком.

Только губы не исковерканы. Ярко-алые, будто смочены вином, они распускаются в улыбке, когда рядом кому-то больно. Все детство, сколько себя помню, улыбка эта багровела в моих кошмарах.

— Давай, Флоранс, подходи поближе, — манит, подзывает Гастон. — Наконец-то восторжествует справедливость.

— Она восторжествует, когда… судья в Олд-Бейли… зачитает вам смертный приговор.

Тяжело дыша, мистер Эверетт скорчился на алом ковре. Одну ногу поджал под себя, другую вытянул на ступени и она мелко подрагивает от боли. На правом плече и выше колена набухли черной кровью раны.

— Кому, мне? — усмехается Гастон, чуть скосив в его сторону глаза. — Между прочим, я тут не единственный кандидат на виселицу.