Симона Вилар - Паладин

И опять аль-Адиль смеялся.

— Да ты просто боишься ее, Абу Хасан! Но разве ранее ты не слышал, что назареянки, да еще знатные, куда требовательнее, чем женщины в племенах бедуинов?

— Аллах велик, господин, и он знает, что я выполнял ее капризы, какими бы странными они ни казались. Но эта неугомонная все равно смотрит на меня, как на помет верблюда.

Абу Хасан старался говорить спокойно, но в глубине души был возмущен. Приказы его господина переменчивы, как порывы ветра над долинами Заиорданья. А ведь одно время Абу Хасан даже тешил себя мыслью, какое удовольствие он получит, когда начнет срезать мясо с ненавистной христианки! Теперь же… Не увяла ли ее красота — все, что интересовало Малика…

Аль-Адиль жестом отпустил его, велев прислать евнуха. Несмотря на некогда пережитую им ярость, вызванную тем, что Джоанна столь коварно обманула его, с течением времени гнев эмира сменился на обычное любопытство, смешанное с желанием. К тому же так соблазнительно было бы уязвить гордыню Ричарда Английского, сообщив, что его родственница влюбилась в брата султана и стала одной из наложниц в его гареме. Какой щелчок по самолюбию вождя христианского воинства! Как будут насмехаться над ним его же соратники-крестоносцы, узнав, что родственница прославленного Львиного Сердца ублажает на ложе его врага!

Размышления Малика были прерваны появлением евнуха.

— О, господин мой, пусть пошлет тебе Аллах много счастливых лет! — распростерся Фазиль своим тучным телом на плитах пола.

— Да будет он велик и славен, — отозвался аль-Адиль, делая Фазилю знак приблизиться.

«Как эта плоская шапочка удерживается на его круглой лысой голове?» — подумал эмир, разглядывая Фазиля. При этом отметил, что ссылка евнуха в Шобак не сказалась на его облике. А ведь он так причитал, когда аль-Адиль приказал ему собираться в Заиорданье! Но теперь толстяк выглядел чудесно. И немудрено, учитывая, что после того как прошла опасность штурма крестоносцами Святого Града и Джоанне де Ринель уже не угрожала опасность, аль-Адиль увеличил расходы на ее содержание, а евнухи никогда не упускают случая улучшить свое положение, если опекаемые ими наложницы получают от господина новые милости. И сейчас Фазиль — дородный, укутанный в шелковый небесно-голубой халат с узорчатыми нашивками, с гладкой лоснящейся кожей и с выражением полного удовлетворения на лице — смотрелся не хуже, чем когда прислуживал любимицам господина в Иерусалиме, даже еще более потолстел как будто.

И все же аль-Адиль не ошибся, поручив этому человеку присматривать за англичанкой. Тот знал о Джоанне буквально все: и что она, находясь в заточении, не тратила времени даром и старательно изучала арабский, и что прекрасно держалась и часто пела (а поет она так, что даже стражи на башнях порой заслушивались, пока грозный Абу Хасан однажды не разбил ее лютню, в чем, безусловно, был прав, поспешил добавить Фазиль, ибо пение иноверки могло привлечь внимание тех, кому не следует знать о знатной даме, пребывающей в Монреале). Следующий вопрос эмира его смутил: как часто общалась пленница с капитаном стражи ворот Керимом? Тут Фазиль немного помедлил, но эмир не сводил с него пристального взгляда, и Фазиль вынужден был признаться, что дама порой играла с любимым гепардом Керима и что бывший хаджиб иногда приходил побеседовать с ней. Но только в присутствии самого Фазиля, поспешил добавить евнух. Ох, как же ему не хотелось сообщать господину, что он просто уставал от неуемной пленницы и предпочитал отдыхать, когда она прогуливалась в переходах замка. Ведь куда она могла отсюда деться?

Зато как расцвела красота дамы Джоанны! — предпочел перевести разговор евнух и даже возвел к потолку глаза. Роды мало сказались на ней, рожала она довольно легко, да и предложенную младенцу кормилицу приняла с одобрением. Ныне же, по истечении полутора месяцев после родов, она просто как персик в цвету — поцеловал евнух сложенные щепоткой толстые пальцы.

— Кожа ее сделалась гладкой и мерцающей, словно перламутр, грудь осталась упругой, к тому же она немного пополнела, что ей, несомненно, идет: исчезла ее худоба, более плавными стали движения, в них появилась особая грация. И сейчас она словно раскрывшийся бутон, дивный и манящий цветок, источающий благоухание.

Аль-Адиль довольно улыбнулся, глаза его затуманились, однако через миг он спросил:

— Но готова ли она к встрече со мной?

Фазиль сладко заулыбался.

— Да, господин. Джоанна де Ринель, как я отметил, из тех женщин, которые после деторождения становятся особенно чувственными. Она млеет, когда расчесывают ее длинные волосы, получает удовольствие от работы массажистки, а порой — я наблюдал за ней, когда она спит, — ее донимают сладострастные видения: она раскидывается, медленно стонет во сне, порой сама касается себя, извивается… О, благородный Малик, нет никакого сомнения, что она жаждет обладания. И если я еще и могу что-то добавить к вышесказанному, так это то, что дама Джоанна достаточно разумна, чтобы понять — если она и далее хочет жить в роскоши и покое, то обязана проявить благосклонность к тому, от кого зависит ее положение.

Однако аль-Адиль даже не донес до рта трубку кальяна и, с удивлением глядя на евнуха, заметил:

— Со слов Абу Хасана я понял, что вздорный нрав этой женщины-кошки трудно побороть.

— Это если с ней обращаются грубо, господин. Да, она может шипеть, как кошка, когда ее задевают, но сразу успокаивается, если погладить ее по шерстке. И может даже замурлыкать.

Это понравилось эмиру, и он спросил, как пленница повела себя, когда у нее забрали ребенка.

— Сперва она очень переживала, — вздохнул Фазиль. — Но я утешил ее заверениями, что столь благородный человек, как вы, не может желать зла ее малютке. И — хвала Аллаху! — она успокоилась. Знаете, работая всю жизнь в гареме, я уяснил, что не все женщины готовы полностью посвящать себя ребенку. Похоже, и дама Джоанна из таковых. Ибо с тех пор как вы стали присылать ей такие дивные дары, так ее баловать, я не единожды замечал, как она улыбается, примеряя драгоценности или пробуя дивные сласти. Да и характер ее как будто улучшился. Прикажете приготовить ее к свиданию, о сладчайший Малик?

— Пусть назавтра к вечеру она будет готова, — сказал аль-Адиль, отпуская евнуха.

Сам же надолго задумался. Чем его задела эта англичанка, раз он не оставляет мысли завоевать ее любовь? Безусловно, она очень красива. Однако разве мало красавиц аль-Адиль познал на своем веку? А вот покорить именно эту гордячку, приручить ее, заставить полностью признать его власть и главенство… Для эмира это было сродни вызову, доказательству самому себе, что нет женщины, которую он не смог бы сделать своей.