Симона Вилар - Паладин

— Вот уже несколько дней я хожу по лагерю, слушаю, о чем говорят люди и даже то, о чем помалкивают, когда рассматривают свое добро. Тебе, Плантагенет, удалось отвлечь наших воинов от той благой цели, какая так долго вела их на пути к Иерусалиму. И теперь золотой телец владеет их душами куда более, нежели мечта о спасении души и освобождении Гробницы Господней!

— Сдается мне, герцог, что ты и сам еще недавно не рвался идти на штурм Святого Града, — резко заметил на это Ричард.

Медведь уже открыл было рот, чтобы ответить, но поник головой, и его косматые волосы затенили глаза.

— Я сам не знаю теперь, что ждать от этого похода, — пробормотал он, отступая.

Де Бове стал говорить, что Ричард поспешил, отдав такие богатства простым ратникам. И сделал это наверняка предумышленно.

Ричард осклабился:

— Зато теперь нашим крестоносцам есть чем заняться, пока совет не решит, что время идти на Святой Град настало. Ну же, епископ, когда вы посоветуете начать наступление?

Но тот лишь сжал свои тонкие губы и отвернулся.

Барон Балиан Ибелинский, в свою очередь, сказал, что теперь у них достаточно средств, чтобы платить воинам, однако тоже заметил, что воинский пыл угас. И только Ричарду под силу вновь зажечь сердца людей и повести их на Иерусалим. Крестоносцы пойдут за ним, если он того пожелает.

Ричард молчал. Он вспомнил слова старца Маврикия: «Мне было откровение, что час, когда Иерусалим вернется в руки христиан, еще не настал». Пока что все, о чем говорил отшельник, сбывалось. Смеет ли он противиться воле Провидения и заставлять людей идти погибать, когда у них нет на это желания?

Ричард поднялся.

— Ранее я уже говорил, что, даже если мы возьмем Иерусалим, мы не сможем его удержать. Но также я предлагал план похода на Египет, который будет для нас более легким и который поразит Саладина в самое сердце. И я готов отдать все, что у меня есть, на нужды этого похода…

Он умолк, увидев, что Гуго Бургундский молча встал и вышел.

— Медведь не пойдет на Египет, — с усмешкой заметил де Бове. — Египет — это только твоя нелепая блажь, Ричард. Ее не поддержат. Забудь про Египет.

В тот день совет окончился ничем. А утром к Ричарду пришел встревоженный граф Лестер и сообщил, что Гуго Бургундский ушел, и с ним ушли все его люди, а де Бове еще и увел людей, какие ранее служили у маркиза Монферратского.

— Они ушли еще ночью, как трусы. Сперва уехали только главы похода, потом рыцари, а вслед за ними стали уходить целые отряды. Ушли, никого не оповестив. А теперь и другие поговаривают об отступлении. Не все конечно. Пулены Ибелина и наши войска верны тебе, Ричард, однако…

Он не договорил, но Ричард слышал, какой гнев и отчаяние звучат в голосе Лестера.

Король вздохнул — и тяжело, и с невольным облегчением.

— Значит, такова воля Господня. Мы отступаем от Иерусалима.

Он знал, что именно его обвинят в срыве похода. Знал, какой удар это нанесет по его чести, по его гордому имени. Он уходит опозоренный. Но он сделал все, что мог. Пусть иные попытаются там, где не справился сам Ричард Львиное Сердце.

— Милый, тебе не кажется, что воды из источника поступает гораздо меньше? — спросила Джоанна, глядя на влажный песок под ногами.

— Вижу, — ответил Мартин, поднимая бурдюк, который наполнился, пока они с Джоанной, как дети, гонялись друг за дружкой между розовых колонн храма, хохотали и упоенно целовались.

Мартин стал лить воду на голову Джоанны, и она едва не замурлыкала, подставляя лицо под струйку воды. В последние дни у них с Мартином появилась привычка приходить по утрам к проходу в Петру, чтобы искупаться. Воды в водохранилище на аль-Хабисе уже было маловато, а здесь струйка из источника все еще стекала по выдолбленному желобу, и если подставить мех, то за какие-то полчаса он становился полным. И какое же удовольствие было окатить себя теплой чистой водой!

Но все же Мартин, как и Джоанна, заметил, что небольшой водоем, образованный в том месте, где упала колонна, пересыхал уже к полудню, оставляя только чуть влажный песок. Неудивительно — жара днем была такая, что высившиеся вдоль скал дворцы, казалось, дрожали в душном мареве, словно миражи, а цветы розовых олеандров совсем засохли. И только рано утром еще можно было получить удовольствие от дальней прогулки по Петре.

Джоанна потряхивала мокрыми волосами, слушая пояснения Мартина, что, пока вода по желобу поступает сюда, им нечего опасаться. Он говорил вроде спокойно, но начинал сбиваться, глядя на ее нагое, покрытое капельками влаги тело. Они оба были раздеты, как Адам и Ева в первые дни творения, но кого им было стыдиться в этом пустом городе, принадлежавшем им двоим?

Мартин снова поставил опустевший мех под струю воды — надо было принести немного и оставшимся на аль-Хабисе приятелям. А когда обернулся, оказался в объятиях Джоанны.

— Я люблю тебя, Мартин, — шептала она у самых его губ, пока ее руки оглаживали его сильные плечи, спускаясь по спине к ягодицам. — Я хочу быть твоей, хочу всего тебя…

Ей нравилось ласкать его, запускать пальцы в его влажные волосы, оглаживать его сильные руки и мускулистый живот, брать его член в руку и чувствовать, как тот твердеет в ее ладони. Она слышала учащавшееся дыхание Мартина, чувствовала его желание и сама дрожала в предвкушении того, что сейчас произойдет… Его поцелуи и то, как он бережно опустил ее на лежавшую колонну, на ворох их одежд…

Внезапно Мартин отстранился, замер, глядя в сторону затененного прохода в Петру. Какие-то еще неясные звуки, глухой гул, потом он расслышал собачий лай.

Теперь и Джоанна услышала. В ее глазах мелькнул испуг, она бросилась подбирать вещи, даже успела влезть в светлую рубаху-абайю. Мартин схватил ее за руку, стал увлекать за собой.

— Быстрее!

Он взял наполовину наполненный водой мех и повел Джоанну к заваленным камнями ступеням, ведущим наверх, на скалы, возвышающиеся над площадью перед розовым храмом. Сделал он это почти машинально, сообразив, что им не стоит убегать в сам город, куда наверняка проедут те, кто сейчас пока приближается.

Перескакивая босиком по ступеням, Джоанна сильно ушибла ногу. Мартин остановился, давая ей обуться, и сам стал торопливо натягивать штаны, сунул ноги в башмаки. Звуки у города были еще далеко, их доносило только эхо, однако Мартина взволновал собачий лай. Если это ищейки их преследователей… Проклятье, а он так расслабился за эти безмятежные тихие дни в Петре, что у него и оружия с собой нет, кроме кнута.

Мартин первым заскочил на возвышающуюся над площадью перед розовым храмом скалу и помог взобраться Джоанне. Она не произнесла ни звука, но он видел на ее лице страх и заставил себя улыбнуться.