Дора Моссанен - Куртизанка

Атласные бриджи приятно холодили промежность Симоны, а отделанный кружевами корсаж сдавил ее грудь. Она уже совсем собралась было махнуть рукой на «Серальо» и забыть о ней, когда Франсуаза, поманив ее белой ручкой, пригласила вступить в пределы чувственной вселенной.

«Серальо» — легендарная lit a baldaquin , кровать с пологом на четырех столбиках — предстала перед ней во всей красе позолоты. Драпировки из газа струились с потолка, образуя арабский шатер вокруг рамы черного дерева, на которой были вырезаны пухленькие купидоны. С пилястров свисали позолоченные витые шнуры. В глубине высоких зеркал на подвижной раме с бронзовыми фигурками купидонов отражались чувственные и сладострастные просторы кровати.

В полукруглый альков с вычурной лепниной удачно вписалась недавно проведенная электропроводка. В будуаре звучала бодрая мелодия «Сувенира из Мюнхена» Шабриера.

Франсуаза легким движением сбросила с себя невесомые одеяния из газа и распростерлась на «Серальо» во всей своей благословенно роскошной наготе. Она потянулась всем своим гибким телом, и нитки жемчугов у нее на шее слабо вздрогнули. В глазах у нее появился металлический блеск, и она обвела взором убранство опочивальни, вполне уверенная в том, что именно она, а вовсе не «Серальо» воспламеняла желание в чреслах мужчин. Ее волосы украшала бледно-лиловая роза. Она закинула руки за голову, открывая напудренные подмышки.

Симона ошеломленно взирала на окружающее ее неумеренное богатство — из лиможских шкатулок свисали украшения из золота и серебра, на этажерках валялись небрежно брошенные драгоценные камни. Повсюду в беспорядке были разбросаны шелковое нижнее белье, заколки и булавки из слоновой кости, хлысты, подобранные в тон сапогам для верховой езды, а на пьедестале красовались бронзовые ступни ее матери. Франсуаза явно тяготела к излишествам. И к духам тоже. В воздухе витали разнообразнейшие ароматы, включая ладан, — ими пропахли занавеси и даже стенные панели.

Вооружившись распылителем, явилась Эффат. Обойдя Франсуазу кругом, она сбрызнула ее духами «Майская роза».

— Будь хорошей девочкой, Симона, — пробормотала ее мать, — и дай мне еще одну розу.

— Здесь чересчур много ароматов, они перебивают друг друга, и у меня кружится голова.

— Они не перебивают, а дополняют друг друга, — поправила ее Франсуаза. — Воспоминания и запахи неразрывно связаны друг с другом в нашем эмоциональном восприятии. Когда после тебя остается запах духов, мужчины начинают скучать по тебе.

Из огромного букета в вазе Симона выбрала желтую розу.

— Non, та chere ! Нет, моя дорогая! Никогда не выбирай желтый цвет! Лучше всего розовый — он напоминает мне о розовых сосках. Дай мне ту, у которой лепестки начали увядать.

Выбрав нужный цветок, Симона закрепила его за ухом у своей матери и повернулась, чтобы обозреть «Серальо». В окно влетал свежий ветерок, но она обнаружила, что ей трудно дышать. Ей хотелось убежать. Ей нужен был глоток свежего воздуха.

Из самого сердца массивной кровати, откуда она правила своей вселенной мужчин, Франсуаза устремила взор на бедра дочери.

— Желание дает нам возможность жить дальше, Симона. Используй свою сексуальность так, как мужчина использует свой пистолет или шпагу. Дай пищу его желанию, этому самому главному и жизненно важному изо всех эмоций. — Она вынула розу из-за уха и, чтобы отпраздновать свое прошлое, настоящее и будущее, небрежно бросила ее в окно.

Роза исполнила вальс на фоне безоблачного неба, наклонилась и, сделав пируэт, спланировала вниз, к парку с зарослями жасмина и важно расхаживающими павлинами, чтобы приземлиться на широкие поля соломенной шляпки мадам Габриэль, которая как раз проходила по террасе под окном.

Франсуаза выбрала из вазы банан.

Симона вскочила на ноги, ее желтые глаза метали молнии.

— Mama, non! Assez ! [19] Мама, нет! Довольно (фр.)

Гигантские объятия кровати «Серальо», где правили бал желания и мечты ее матери, готовы были сомкнуться и задушить ее. Если она сию же секунду не выйдет вон, то непременно лишится некоей важной части своей личности.

— Не стой так с раздвинутыми ногами, Торопыжка, — упрекнула ее Франсуаза. — Неужели ты начисто лишилась хотя бы видимости приличия? Во-первых, требуй отдельной ложи в опере, обещания купить тебе особняк, потом можешь говорить peut-etre out, peut-etre поп [20] Может быть, да, может быть, нет (фр.) , но даже тогда не раздвигай ноги, пока он не приложит массу усилий, чтобы умолять тебя сделать это. И пожалуйста, перестань смотреть в окно. Ты больше никуда не пойдешь, та chere , ты останешься со мной. А теперь подними глаза. Это, положим, самое главное твое сокровище сегодня. — На мгновение Франсуаза умолкла, обдумывая свои последние слова. — Собственно, это, скорее, второе по значимости сокровище, — поправилась она.

Запрокинув голову, она сунула банан в рот, и на лице ее появилось выражение неземного блаженства.

Симона решила, что она непременно умрет со стыда.

— Жить в такой роскоши, — проворковала Франсуаза, — стать образованной светской леди, а не уличной девкой, культивировать убеждения, столь отличные от других женщин, — разве это недостаточная причина для праздника?

— А я считаю, что причина для праздника состоит в том, чтобы испытать счастье и встретить такого мужчину, рядом с которым все прочие будут казаться незначительными, — заявила в ответ Симона.

— Pour l'amour de Dieu ! [21] Ради Бога! (фр.) Какая чепуха. Когда тебе повезло настолько, что ты можешь начать день, не зная других забот, кроме как доставлять удовольствие и манипулировать целым легионом мужчин, зачем поощрять и поддаваться собственническому заточению любви, которое неизбежно ведет к беременности? — Никогда не забывая об этой опасности, Франсуаза, после того как родила Симону в четырнадцать, сделала несколько абортов. Она продолжала пользоваться вагинальными губками, пропитанными уксусом и квасцами, принимала ванны с добавлением минералов и травяных настоев, установила в туалетной комнате биде и при малейшей возможности настаивала на прерывании соития.

— Любовь — это легковоспламеняющаяся материя, Симона, подобно негашеной извести или керосину. Любовь пожирает тех, кто имел несчастье заразиться ею.

— Любовь — неотъемлемая часть эмоционального взросления женщины, — возразила Симона.

Пренебрегая приличиями, Франсуаза элегантно сплюнула в пепельницу, стоявшую на приставном столике, после чего растерла плевок фуляровым носовым платком с таким видом, словно давила мерзкое насекомое.

— Любовь означает замужество, которое неизбежно ведет к тому, что мы теряем себя как личность.