Шарлотта Бронте - Заклятие (сборник)

Внезапно впереди захрустели камни, будто кто-то приближается. В тусклом свете звезд мелькнул черный силуэт. Раздался низкий отрывистый лай, и через мгновение Уорнера едва не сбил с ног огромный косматый пес, в порыве нежности лижущий ему лицо. Вновь и вновь он так же коротко лаял, съеживаясь от упреков, затем повернулся и двинулся прочь, словно приглашая Уорнера за собой.

Опытное ухо охотника сразу узнало этот особенный хриплый лай, который так часто слышало в недавние годы. Уорнер последовал за псом. Они обогнули поворот дороги, и перед ними блеснул яркий свет. Он шел от фонаря, поставленного на мшистый гранитный валун, к которому прислонилась закутанная фигура. Она стояла неподвижно, скрестив руки на груди и опустив голову.

Пес метнулся к ней, затем снова к Уорнеру. Теперь тот отчетливо видел это великолепное животное: огромное, похожее на льва, с умной и благородной мордой.

Уорнер знал его: Росваля, грозу оленей, любимую шотландскую борзую Заморны. Коротышка, скупой на проявления нежности к людям, любил породистых собак, и часто, лежа на ковре с маленьким Августом на руках (сейчас мальчик вместе с красавицей матерью укрывался на чужбине), позволял Росвалю скакать вокруг и вылизывать его окровавленным, в пене после охоты языком. Часто он гладил пса, кормил из собственных рук и всячески баловал, когда тот в охотничий сезон гостил вместе с хозяином в Уорнер-Холле, чем воспитал в Росвале бешеную любовь к себе и столь же бешеное недоверие к остальному человечеству.

Уорнер знал, что лев последовал за хозяином в изгнание – но как он вернулся? разве его не поглотили волны? Неужто человек у камня, закутанный безмолвный призрак… но нет, рост и осанка говорили, что это не он. Фигура явно была женская, ноги, выглядывающие из-под плаща, отличались миниатюрной изящностью. Ветер раздувал серый капюшон, и Уорнер видел густые длинные кудри.

– Кто вы? – спросил он, подходя.

– Ах, мистер Уорнер, – отозвался мягкий печальный голос, – вы хорошо меня знаете. Вид Росваля пробудил у вас надежду, однако не ждите радостного чуда. Я та, о ком вы, полагаю, не вспоминали полгода, хотя видели меня сотни раз, и числю вас среди своих друзей. Вот конец загадки – смотрите!

Она откинула капюшон, сбросила грубый шерстяной плащ, и Уорнеру предстала очаровательная девичья головка в смоляно-черных кудрях. Фонарь озарял ее всю, выхватывая из окружающего сумрака, – стройную девушку, прямую и статную, как молодая лань. В складках скользнувшего с плеч плаща блеснула золотая цепь, под облегающим платьем черного атласа отчетливо вырисовывалась высокая грудь.

Под нависающим камнем, в алом свете фонаря, между деревьями, тянущими к ней кривые голые ветви, на фоне уходящей во тьму пустоши, она казалась неземным видением блистательной красоты. Однако голову ее не окружал нимб, лицо не озаряла небесная улыбка.

Она смотрела в землю, черные ресницы были мокры от слез, нежные розовые щеки – тоже.

– Мадам! – пылко вскричал Уорнер. – Мадам, как вы здесь оказались?

Глаза его вспыхнули волнением, и он с безотчетным жаром стиснул протянутую ему руку.

– Откуда вы? – продолжал он. – Как сюда попали? Какие у вас известия? Мисс Лори, я счел бы любую женщину безумной, увидь я ее в таком месте в такой час, но вы не похожи на большинство женщин.

– Мне нет надобности на них походить, – ответила она. – Мое призвание и моя участь иные. Скажу вам, мистер Уорнер, той, чье счастье заключено в единственном человеке, временами, временами бывает несколько одиноко. Впрочем, я впадаю в ребячество. Сейчас, когда я одна, мне трудно сдерживать слезы. Я жду вас здесь последние полчаса, вот и коротала время за глупым плачем.

– А у вас есть причина для слез? – тихо и быстро спросил Уорнер. – Все кончено? Он погиб? Вы последовали за его величеством. Вы отыскали его в Марселе. Вы уцелели при крушении – и он тоже? Или сейчас он в источниках бездны, где берут начало потопы?

– Сэр, – ответствовала она, – мой господин жив и здоров.

– Есть Бог! – вскричал Уорнер, поднимая к небесам истовый взгляд.

– Сэр, – продолжала Мина, – нога моего господина вступила на ангрийскую землю. Он под сенью своих знамен. Сегодня он слушал вашу речь, и копья собственного войска окружают его стальным частоколом.

Уорнер довольно долго не отвечал. Его вдохновенный взор был устремлен на широкую темную равнину, тянущуюся за огнями Черч-Хилла. Там раскинулась во всей своей райской красе провинция Заморна, от Олимпианских холмов до самого моря.

Наконец он сказал:

– Тогда мы победили! Мы войдем в историю не безрассудными мятежниками, а героями, стойко оборонявшими свою свободу.

– Да, – отвечала мисс Лори. – Я верю, что тьма и впрямь рассеивается, что вы, сэр, и вся Ангрия, а с нею Север и Запад скоро возрадуетесь новой заре. Счастлив будет день, когда мир раскинет свой белый шатер над этой прекрасной саванной, под кронами Арунделских лесов, над черными холмами ваших родимых пустошей, мистер Уорнер. То будет день торжества, когда последнего мертвого врага предадут земле, а последнего живого оттеснят за дальнюю границу. Да, я почувствую радость, видя, как праздничные костры зажигаются на каждой вершине, но, проснувшись наутро, буду жалеть, что не лежу в могиле.

– Почему, мисс Лори? Вы вправе ликовать вместе со всей Ангрией.

– Нет, сэр. Я чужая на этой земле, нахлебница с далекого Запада. Сэр, мой ум узок и ограничен, в нем помещается лишь один-единственный образ, и пока он со мной, он дает мне силы жить, а когда его отнимают, остается такая пустота, что смерть кажется желанным избавлением. Иначе говоря, господин для меня – весь мир, вот уже много лет. Не осуждайте меня за эгоизм, когда я скажу, что в последние полгода, когда каждый порыв ветра доносил из-за моря стоны истерзанной Ангрии, заставлявшие даже Францию содрогаться от одного края до другого, я была несказанно счастлива. Каждый блаженный миг я была рядом с господином, я служила ему все время без остатка. Я прошла с ним от Руссильона до Нормандии, через край полей, виноградников и садов. С ним я укрывалась в монастырях или одиноких тавернах, а порой, летними ночами – теплыми, как у нас на Западе! – под зеленой изгородью, где земля мягка от цветов и где лунный свет мерцал нам сквозь колоннады олеандров и лип.

О мистер Уорнер, могла ль я скорбеть оттого, что где-то идет война? Могла ль горевать об Ангрии, залитой кровью своих отважных сынов, если в этот час я укладывала Изгнанника на перину из мха и листьев и вполголоса пела ему тоскливые и мрачные песни моего далекого отечества? Могла ли я плакать, могла ли роптать, видя, что звуки, которыми моя мать баюкала моего господина, когда он крохотным ангелочком лежал в своей колыбельке – под защитой твоих могучих башен, Морнингтон! в сердце твоих священных лесов, Запад! – что эти божественные звуки умеряют гнев его очей, прогоняют мучительные мысли, надрывавшие его сердце.