Светлана Берендеева - Княжна

Трубачи старательно дули в трубы, а трубы-то, поди, ледяные – жуть. Звуки у них выходили с хрипом да с сипом. Господи, бедные, сколько их на холоду держали – лица у солдат посинелые, скукоженные. Над строем заколыхались освящённые знамёна с вышитыми надписями: «За имя Иисуса Христа и Христианство», «Сим знаменем победиши».

Царь набрал холодного воздуха и крикнул, что есть мочи:

– Полки в поход! С Богом, ребятушки!

Двинулись. Притоптывали на ходу, прихлопывали, растирали уши, хлопали друг друга по спинам, изо всех сил старались разогнать по жилам стылую кровь.

– Эх, сердешные! А у турок-то, сказывают, и зимы нет, – сказал кто-то рядом.

Впереди рядов становились выскакивавшие из церкви офицеры. Девы увидели своих знакомцев – Шереметева и Шорникова – улыбавшихся им из строя.

– Ой, они уже уходят, – огорчённо протянула Нина.

– Нет, – успокоила её уже разузнавшая всё Варенька, – Это они только для смотра перед царём, а после вернутся. Ещё прощальный бал для господ офицеров будет, а потом они вдогон войску отправятся. Солдаты ведь пешком, а офицеры на конях, быстро и догонят.

– Да, дорога дальняя, – тихо сказала Мария.

После молебна давали большой обед в Преображенском. Народу было много, много поднимали тостов: и за победу над бусурманом, и за веру христианскую, и за здравие государя, потом пошли здравицы поимённые. В конце гости уже разбрелись по зале – кто шёл чокаться, кто обнимал приятеля, изъявляя дружбу, а кто просто бродил, расстегнув камзол и стараясь придти в себя после выпитого.

В этой неразберихе Мария потянула Вареньку во двор – продышаться от духоты свечей и табачного дыма, облаком висевшего в воздухе. Нину тоже хотели позвать, но она была вся в увлечении от беседы с молодцеватым гвардейцем.

Вышли на крыльцо. Пурга, что мела весь день, утихла, и небо обсыпали звёзды. Морозный воздух был вкусным, дышалось легко. Снег блестел в лунном свете. Такая тишина стояла, что они вздрогнули, когда сзади раздался голос:

– Вот вы где. Не замёрзнете?

Это был царь, краснолицый, улыбающийся, в расстёгнутом мундире.

– Подышать вышли, ваше величество.

– Ну подышите, подышите… Слышь-ка, княжна Голицына, мне Андрюха Макаров сказывал, как ты меня вчера выхаживала. Это как у тебя получилось?

– У нас в деревне знахарка есть. Она руками может хворь снимать.

– Это как – руками?

– Я не знаю как. Надо руками почувствовать, где болит и забрать.

– Ничего не понимаю, что забрать?

– Это нельзя понять. Голландский доктор, что у нас жил, говорил, что это шарлатанство, что против науки, что это дикость наша. Но ведь помогает.

– Помогает…

Пётр пристально смотрел ей в лицо, будто заново разглядывал.

– Глаза у тебя… Ты, часом, не колдунья?

Мария хотела было засмеяться, но взгляд царя был слишком тяжёл для смеха.

– Что вы, Пётр Алексеич, колдуньями к старости становятся, а мне ещё семнадцати нет.

– Семнадцати нет, – повторил Пётр и вдруг подхватил Марию под руку, почти поднял и быстро пошёл по дорожке к флигелю. Только Вареньке быстро сказал через плечо:

– Подожди здесь, мы скоро.

В один миг долетели они до флигеля, проскочили крыльцо и сени, только в передней остановился Пётр. Повернул к себе Марию, снова вгляделся в слабом свете единственной свечи в её лицо. Потом вдруг наклонился и… О, ужас! Мария почувствовала на своём лице его мокрые губы, мерзко пахнущие вином, табаком и ещё чем-то вроде тухлой рыбы.

Она изо всех сил упиралась ладонями в его грудь и изгибалась, стараясь увернуться от его прикосновений. Но это вызывало у Петра лишь довольное воркование:

– Поборись, поборись, покажи свою силу. Сладкая моя, ох, какая ты сладкая…

Тогда Мария внезапно опустила руки, и Пётр довольный прижал её к себе. Потом зарылся носом в её волосы, а руки его начали искать застёжки платья. И тут Мария резко присела, выскользнула из его объятий и отскочила к окну.

– Ты чего? – голос у него удивлённый и даже – обиженный.

– Ваше величество, побойтесь Бога!

– Маша, при чём здесь Бог, это дело человечье.

– За что вы честь мою, жизнь мою погубить хотите?

– Тю, сдурела девка! Какая же честь больше, чем у царя в руках побывать? Да после меня тебя любой с радостью возьмёт.

Тем временем Мария ощупывала за спиной рамы. Нет, не открыть, на зиму наглухо заделано!

– Ваше величество, я закричу!

– Кричи, кричи, кто тебя тут слушать будет. Царь я, ясно тебе? Царь! И на всё моя царская воля. Ну, не дури, иди ко мне.

Пётр подходил к ней, надвигался неотвратимо. Мария обернула руку краем платья, зажмурилась и изо всех сил ударила по стеклу. Звон, холодный ветер. Пётр остановился.

Мария сказала спокойно и решительно:

– Я в окно выскочу.

Пётр развеселился.

– Сколько лет на свете живу, но чтоб от меня в окна скакали – первый раз. Пойми ты, глупая, всё равно ты от меня никуда не денешься.

Тут в сенях хлопнула дверь, и вошли царевна Наталья с Варенькой.

– Что тут такое? А что окно разбито? Государь, вас там обыскались, шведский посланник и голландский. Негоже хозяину от гостей прятаться.

Наталья взяла его за руку, и он, немного смущённый, послушно, как ребёнок, пошёл за нею.

Они вышли. А Марию затрясло… У неё вдруг кончились все силы, и Варенька с трудом довела её до дивана, принесла воды, погладила, побаюкала на своём худеньком плечике. Мария успокоилась. Села, бледная и растрёпанная, и с холодной яростью сказала:

– Я убью его! Если он до меня ещё дотронется, я его убью! Какой наглец! Как с холопкой! Подумаешь – царь. Голицыны не ниже Романовых.

Встала, опять села.

– А я вот что, я Катерине Алексеевне всё скажу, пусть знает.

Варенька покачала головой.

– Нет, не поможет. Она о многих его шалостях знает и во внимание не берёт. Так что ей говорить без толку.

– Ой, а как же? Неужто ей не обидно?

Варенька усмехнулась.

– Она ведь не княжна. Много гонору будет показывать, так и за воротами может оказаться. И куда пойдёт? Так что здесь только царевна Наталья помочь может. Только ты ей прямо не жалуйся, а то осерчает – она за государево имя стоит пуще всего прочего. Просто будь к ней поближе, вот и оборонишься.

Мария изумлённо смотрела на подругу.

– Откуда ты всё это знаешь?

Варенька улыбнулась, показав белые зубки.

– Пока ты в деревне румянец нагуливала, я тут много чего наслушалась. Да и постарше я тебя.

Причёсываясь и оправляя платье у зеркала, Мария сказала:

– Я не пойду туда больше.

– Нельзя, надо идти – не то потом разговоров не оберёшься.

В большом доме из-за стола уже вышли, и гости были в игральной и в танцевальной залах. Их издали увидела Нина, подбежала, приведя за собой шлейф молодых офицеров.