Светлана Берендеева - Княжна

– А уж как он восхищался тобой сегодня! И красотой твоей, а пуще того разумом: что и по-голландски знаешь, и держать себя умеешь, и поступь у тебя величавая.

Мария фыркнула:

– Поступь он тоже к разуму отнёс?

– Вот только языка твоего острого не приметил. Ну да у него всё впереди. Давайте, девоньки, выпьем за Машино счастье.

Разлили в стеклянные заморские бокалы терпко пахнущее вино, чокнулись. Закусывали маленькими колбасками, сыром, винными ягодами. Чудно было Марии есть среди ночи, пить сладкое вино, чудно и весело глядеть на милые лица родных.

– А что, Маша, – спросил Василий, – в дворне рассказы ходят о твоём лесном геройстве, будто ты с разбойниками сражалась?

– Я? – удивилась. – Я не сражалась, это Фёдор с Никифорычем, да и все мужики.

– Ну расскажи, расскажи, как дело было.

Она рассказала всё по порядку, умолчав только о дознании Фёдора и о последнем своём разговоре с царевичем.

Василий помолчал, с интересом глядя на неё.

– Лихая у меня сестрёнка. А про царевича – любопытно. Он в Москву вернулся?

– Не знаю. Я его больше не видала. Пакет его для государя Фёдор батюшке отдал.

– Любопытно, – повторил Василий. – Ладно, Маша, иди спать, у тебя уж глаза слипаются.

На другой день сборы к вечернему выезду начались сразу после завтрака. Сначала была примерка, и не одна, бледно-голубого с серебряными блёстками платья. Потом Марии долго сооружали башню из волос. У неё даже шея устала поворачивать и наклонять голову в разные стороны. Обедали наспех, после обеда последние примерки и ушивки. И вот, наконец, после малого отдыха – одеваться. Ажурные чулки, башмаки с серебряными каблучками. Корсет затянули несильно – и так тонка. От платья с широченной растопыренной юбкой в комнате даже места меньше стало.

Вошёл батюшка, оглядел.

– Хороша! Хоть сейчас ко французскому двору. Вот одень-ка.

Протянул убор драгоценный: серьги, кольца, ожерелье. Сам вдел в уши и надел на пальцы, застегнул на шее. Взял за руку, к зеркалу подвёл. Мария увидела красавицу с большой от пышной прически головой, со сверкающими камнями вокруг тонкой шеи. Красавица улыбнулась Марии маленьким розовым ртом, подмигнула синим глазом.

Борис Алексеич любовался дочерью, не скрывая гордого удовольствия.

– Ну, пора. Да не забудь, Маша, государя Петром Алексеевичем зови и говори с ним смело, он это любит. Танцуй, от кавалеров не шарахайся, как наши московские барыни. А то вчера как деревянная с испугу стояла. Одичала ты у меня в деревне.

– Вы говорите «деревянная», а жениху я вчера величавой показалась.

– Ишь! Уж вызнала. Ну, напрасно я беспокоюсь, бойкость у тебя природная.

По улицам ехали в санях, а снегу на земле совсем не было. Лошади из сил выбивались, тащивши, хорошо хоть грязь жидкая – скользко. Мария больше не по сторонам смотрела, а на лошадей, жалко их было. По сторонам-то и смотреть не на что: лачуги убогие под дерновыми и берестяными крышами, грязь кругом, и сверху дождь моросит – это зимой-то! Кое-где, правда, стояли каменные дома затейливой архитектуры, но всё больше недостроенные. Грустный вид у новой столицы, царского парадиза.

Вот у сидевшей напротив Натальи вид очень весёлый и глазу приятный. Тёплые карие глаза, румянец во всю щёку, нос чуть кверху вздёрнут, на губах всегдашняя улыбка. Славная Марии невестка досталась. Не утерпела, наклонилась и чмокнула её в щёку.

– Что на тебя нашло, Маша?

– Славная ты, Натальюшка. Повезло Василию. И живёте вы с ним ладно – глядеть весело.

– И ты ладно жить будешь. Вася говорил, ты жениху сильно по сердцу пришлась.

– Да… А ты не знаешь, Саша туда приедет? За обедом его не было.

– Приедет, наверное. А что это ты о нём?.. Постой-ка, Маша, да уж ты ли… Глянь-ка на меня. Девонька, что ты, Бог с тобой!

– Да я ничего. Мы ж сызмальства вместе. Я привыкла к нему. Не виделись давно, а поговорить не успели…

Мария говорила отрывисто, странным сдавленным голосом и упорно не поднимала глаза на Наталью. Та молчала, слушая её лепетанье, только вздохнула участливо, да поправила белую розу в Машиной прическе. Показала в окно:

– Подъезжаем. Глянь, красота какая.

Дворец светлейшего князя Меньшикова был похож на сказочный замок. В ранних зимних сумерках он весь сверкал от бесчисленных огней. Мало того, вся река напротив дворцовых окон словно пожаром горела: костры на плотах, бочки с горящей смолой плавали по воде. Фейерверочных огней в небе было больше, чем звезд в самую раззвёздную ночь.

Гостей встречал важный человек в большом парике, стояли напудренные лакеи, вдоль всей лестницы – огромные вазы с дивными цветами. Светло было, как днём. Какое-то дрожащее сияние наполняло пространство между колоннами, отражалось в зеркалах и лицах людей. Мария чувствовала себя невесомой, казалось, она едва касается башмачками красно-ковровых ступеней лестницы.

С гордой улыбкой поглядывал на дочь князь Голицын. Хороша, прямо царевна! Да что там царевна, королевна заморская! Царевны – государевы племянницы – в подмётки ей не годятся: ни красы такой, ни стати. Может, поторопился он, сговорив дочь за Куракина? Не подвернётся ли кто поважнее? Хотя и Борис Иваныч из родовитых, да и у государя в чести. Остальные-то царёвы сподвижники всё больше из подлого рода, выскочки. При Петре высоко летают, а что дальше будет…

В залу вошли под звуки музыки. К Марии уже в дверях подлетел кавалер. Развязно, не спросясь батюшки, пригласил на танец. Она оробела сначала, но, подбодрённая улыбками родных, взялась за кавалеровы пальцы и пошла по вощёному паркету на виду у всех. После первого танца сразу начался второй, за ним без перерыва – третий… Марию приглашали наперебой, и она никому не отказывала. Робости как не бывало, ноги сами неслись под музыку, и всё выходило складно, всё к месту.

Батюшка стоял с хозяином дома, Александром Даниловичем Меньшиковым. Тот улыбнулся ей, как знакомой, и потрепал за кончики пальцев, когда Мария подошла после очередного танца. Но она даже сказать ничего не успела – опять пригласили. Александр Данилович милостиво кивнул и, глядя ей вслед, наклонился к Борису Алексеевичу:

– Прямо фурор наделала прелестница твоя. Как молодёжь-то вкруг неё вьётся! Уж мамаши забеспокоились, как бы не увела всех женихов сия прелестница.

– Напрасное беспокойство, Александр Данилыч. У Маши свой жених есть.

– Уже! Кому ж такое счастье?

– За Куракина отдаём. Родство хорошее.

– Что ж ты молчал! Отметить надо! Эй, бокалы сюда…

– Постой, светлейший, постой. Вот государь приедет и объявим. Да устроим на той неделе помолвку, ну, вроде как сговор по новой моде.

– О, вот и Куракин пожаловал. Счас мы его спросим… Ишь, и не глядит – сразу к своей любезной. И то сказать, хороша, от такой немудрено белый свет забыть.