Эмине Хелваджи - Дочь Роксоланы

Чаще, конечно, не днем, а ночью это было. Но и при солнечном свете случалось.

Девицы были проворны, как скальные ящерицы. Да и невесомы, наверное, почти в такой же степени.

А еще они, пожалуй, были беспечны. Может быть, даже слишком – пускай эта сторона башни для стражей невидима, но, ох, точно ли она невидима совсем? И, наверное, существовали какие-то особые часы, когда дворец не то чтобы вымирает, но слепнет на тот глаз, что обращен в сторону башни, – однако, опять же, точно ли он совсем слепнет? Ежи вскоре поймал себя на том, что тревожится не только в тех случаях, когда девчонок долго нет, но и когда они приходят. За них же боялся, за дурочек этаких.

Вообще-то, им с Тарасом нужно было бы тревожиться и за себя. Уже в третий свой приход девочки притащили несколько шелковых шнуров, а на четвертый – две дощечки. Пропихнули это в бо́льшую из бойниц: мол, спрячьте для нас до следующего раза.

На этих дощечках они сейчас и сидели снаружи. Как птицы на ветках.

– Как мои сестры, наименьшенькие, на гайдалке… – сказал вдруг Тарас, хотя Ежи не произнес ни слова.

Спрятали, конечно. Сейчас привязали шнуры к решетке, спустили им дощечки-сиденья вниз, наружу, помогли бы и усесться, но девицы, возмущенно отвергнув помощь, сами справились. И правда, ловкие до невозможности.

А когда сегодняшняя встреча подойдет к концу, снова спрячут. Хотя не больно-то и есть где: в каземате только две охапки соломы на полу. Вот дощечки – под них, а шнурами обмотаться по поясу, на себе укрыть.

Если же вдруг стража устроит обыск, тогда плохо будет. Доселе ни разу не устраивала, для нее узники как сажа для котла: есть на прежнем месте – и ладно. Но вдруг?!

Они, конечно, будут молчать, ни слова не скажут, хоть на куски режь. А толку-то, ведь не пеньковое вервие, а шелковые шнуры, легчайшие и прочнейшие, но дорогие до умопомрачения. Дощечки тоже приметные – с изгибом, резные, палисандровые, не иначе какие-то перильца разобрали…

Сумеют понять, что это из дворца, тем более ведь дворец – вот он. Найдут, откуда взято и кто взял.

Хм-мм… Получается, это он тоже о девчонках заботился. А ведь только что себя похвалил: дескать, не настолько разума лишился, чтобы о своей собственной безопасности забыть и о друге своем по несчастью.

– Мы сюда, вообще-то, лазали и раньше, – сообщила одна из девиц и, оттолкнувшись ногами от стены, плавно качнулась на дощечке: туда – сюда…

У Ежи на миг сердце захолонуло, но потом он с изумлением понял, что девушка проделала это не как шляхетная панночка на качелях, а скорее как матрос на вантах: умело и с полным пониманием того, что может выдержать снасть.

– Куда?

– Да к вам же, внутрь. То есть вас там тогда не было. Ну и решетки не было тоже.

Пленники переглянулись.

Решетка, к которой сейчас были привязаны шелковые шнуры, имелась лишь на одном из окон-бойниц. Самом большом. И не только размерами отличающемся от других.

Это была бойница крестовая, четверная. Вертикальная щель для лучной стрельбы – больше и шире прочих, а вдобавок еще и поперечная прорезь такая же. Тарас сперва все думал, отчего турки гололобые этот проем в виде креста выполнили, но Ежи угадал сразу: вторая щель – для арбалета. То есть обычному арбалетчику столь широкий проем не нужен, но тут, конечно, стоял крепостной самострел, большой, стреляющий пусть не со станка, но с опоры. Длина плеч у него не меньше, чем у ростового лука.

Насчет двух других проемов, круглого отверстия по центру и еще одного, большего, в нижней части лучной щели близ самого пола, казак вопросов не задавал, тут ему и шляхтичу все в равной мере было ясно. Конечно, срединное из них – для пищали или иной ручницы огневого боя. А то, что внизу, – для более тяжелого ствола: пожалуй, уже не ручной стрельбы, а легкой пушки.

Разумеется, не разом четверо могли отсюда бить, но попеременно. А пушкарь и арбалетчик, на крайний-то случай, пожалуй, и вдвоем разместились бы.

И в самом деле, странно, отчего под таким особо плотным обстрелом турки намеревались держать не наружную, а внутреннюю сторону? Впрочем, да, конечно: не турки, а греки. Это у османов сейчас бойница к дворцу обращена, а у византийцев по ту сторону, может, как раз было самое опасное место подступа к башне. Изнутри такого не понять.

– Лазали сюда? – Тарас недоверчиво покачал головой. – Да ну, девонька, ты нас совсем за простофиль держишь, что ли? Как здесь протиснешься, даже если без решетки?

– Да запросто. Это тебя, чубатый, даже три года назад для такого сплющить было бы надо, а мы и сейчас-то тростиночки, в четырнадцать же лет и вовсе хворостиночками были.

– А. Ну да. Ох, мать честная, девицы на подросте для забавы лазят туда, откуда сверзиться – костей не соберешь! Видать, некому было вас, тростинок, хворостиной отходить…

– Было и есть, да не по твою честь! – фыркнула девчонка. – И совсем не для забавы, а за крысами!

За крысами, значит… Ну, крыс-то в башне хватало, шуршали они и под дощатым полом, и за деревянной обшивкой дальней стены.

– Другое дело, – без намека на улыбку кивнул Ежи. – Крысы – это не забава.

– Кому как. – Его собеседница пожала плечами. – Есть такие, для кого возможность вживую поохотиться на крыс – важное дело, вроде как для тебя сабелькой помахать. Без этого ты в девчонку превратишься, – слово «девчонка» она произнесла с таким же презрением, с которым полководец говорит о дезертире, – а он – в комнатного котенка.

– Э-э-э… – Ежи не сразу нашелся что ответить. – Ну и друзья у тебя, девонька. Хотел бы я посмотреть на того, о ком ты говоришь.

– Посмотришь – не обрадуешься, – ехидно усмехнулась та.

– Мы его сюда раньше на закорках таскали, – вмешалась вторая, – но сейчас уж и не поднять. А сам он по отвесной стене все же не влезет.

Теперь Ежи совсем не нашелся что ответить. Странный какой-то разговор у них выходил.

– А крысиный падишах у вас там сейчас есть? – полюбопытствовала вторая девица.

– Кто?

– Ну, такой… хвостами спутанный, или сросшийся, не знаю уж.

– Восемь штук, – подтвердила первая, – только, хотя его и называют падишахом, он больше на раба похож, наверное. Сидел под полом, под крайней доской слева, сам выбраться не мог, пока мы ее не оторвали.

Пленники переглянулись снова. Они по-прежнему не вполне понимали, о чем идет речь, но крайняя доска слева выглядела иначе, чем остальные: гораздо новее прочих. Похоже, в этом месте пол их камеры, не перестилавшийся, наверное, с византийских времен, действительно был недавно потревожен кем-то, а потом починен.

– Мы его, можно сказать, от голодной смерти спасли, – продолжала девчонка, – такой был исхудавший, едва шевелиться мог… Ну как его после такого было Бею отдать?

– А Бей и сам его испугался, – добавила вторая из близняшек.