Анна Бартон - Дерзкая и желанная

По пути домой от коттеджа, в котором остановилась Оливия, Джеймс гадал, что же, черт возьми, происходит. Может, он и небольшой знаток женских настроений и эмоций, но точно знает, что Оливия не отдыхает: просто чувствует, а значит, избегает его из-за гнева, страха или… чего-то еще.

Этим вечером он непременно увидится с ней и все прояснит, чтобы, когда они станут завтра произносить брачные обеты перед алтарем, не было ни колебаний, ни сожалений.

Когда он подъехал к дому дяди Хэмфри, во дворе стояла карета, из которой слуга выгружал сумки. Прибыли мать и Ральф.

До этой минуты Джеймс и не сознавал, как соскучился по ним. Никто не знает его лучше их. Им известно, как он боится высоты, и поэтому никогда не лазит по деревьям, и с каким трудом ему давались уроки французского. Им не понаслышке известно, что значит оказаться брошенными мужем и отцом, который не смог принять физические ограничения младшего сына. Им знакомы уют и непринужденность зимних вечеров за кухонным столом перед горящим очагом.

Джеймс спрыгнул на дорожку и едва не бросился к коттеджу.

– Мама!

– Джеймс! – Она появилась из маленькой прихожей и, заключив его в теплые материнские объятия, пробормотала, вытирая слезинку: – Бог ты мой, ты стал еще красивее.

– А ты обворожительна, как всегда, – отозвался он совершенно серьезно.

Такие родные зеленые глаза искрились, а если в каштановых волосах и прибавилось седины, то это ее не портило.

– А где Ральф?

– З-здесь.

За последние несколько месяцев брат возмужал. Джеймс – пожалуй, впервые – искренне ему обрадовался и крепко стиснул в объятиях.

– Эй, – засмеялся Ральф, – н-нечем дышать.

Джеймс по-братски хлопнул его по плечу и вскинул бровь.

– Тебя прямо не узнать – будто спортом занимался.

Ральф пожал плечами, но было видно, что похвала брата ему приятна.

– Я много х-ходил. – Он говорил медленно, с явной сосредоточенностью. – С-старался делать ра-а-боту по дому.

– Он мне очень помогает, – добавила мать. – Прошлой зимой даже дрова носил.

– Да, д-дрова – пожалуйста. Только не прос-сите меня носить чай. – Ральф вытянул руку, демонстрируя опасность, которую представляют собой горячие напитки, и лицо его при этом расплылось в уморительной улыбке, от которой у Джеймса растаяло сердце и поднялось настроение.

– Мы так давно не виделись, – признался он матери. – И я жду не дождусь, когда познакомлю вас со всеми.

– Со всеми? – удивилась мама. – Мы не ожидали, что будет много гостей, учитывая… э…

– Скандальные обстоятельства? – поддразнил Джеймс.

Пришел ее черед покраснеть.

– Что там у вас происходит? – прокричал Хэмфри из своего кабинета. – Если что-то вроде семейного совета, так идите сюда, чтобы и я мог присутствовать.

Мама подняла брови.

– Вижу, мой брат сварлив, как всегда. А ведь казался таким тихим и спокойным, когда спал.

– Это впечатление обманчиво, – согласился Джеймс. – Давайте перейдем в кабинет и попробуем отыскать местечко среди статуэток, книг и кошек. Мне так много надо вам рассказать.

Мама взяла за руки обоих сыновей.

– Мы с нетерпением ждем встречи с леди Оливией.

– Вы полюбите ее, – заверил их Джеймс. – Ее невозможно не полюбить.

Оливия только-только закончила послание, когда из подкативших к коттеджу двух экипажей высыпали один за другим ее родные.

Они приехали в такую даль лишь для того, чтобы присутствовать на свадьбе и поддержать ее в самый счастливый в жизни день – по крайней мере, каким он должен бы быть. Оливии оставалось лишь надеяться, что они простят ее, когда поймут, что проделали столь долгий путь до Озерного края понапрасну.

Даже не пытаясь сдержать слезы, она стремительно сбежала с лестницы и очутилась прямо в объятиях Роуз.

– Кажется, так надолго мы еще не расставались… но полагаю, что теперь, когда ты выходишь замуж, мне придется к этому привыкать. Я так счастлива за тебя, Лив! – рассмеялась сестра.

Потом пришел черед Аннабелл и Дафны обнять ее, поздравить и пожелать счастья.

– Не бойся, – успокоила жена брата, укоряюще взглянув на Оливию через очки, – я все-таки успела сшить для тебя потрясающее платье.

– Она права: оно действительно потрясающее, – заметила Дафна. – Признаюсь, что немножко завидую. – Золотые кудряшки обрамляли улыбающееся лицо с розовыми щечками. Сама мысль, что она кому-то в чем-то может завидовать, была абсурдной.

– Как Бенджамин? – спросила Оливия. – Надеюсь, ему лучше?

Взгляд Дафны затуманился.

– Да, значительно лучше. Он собирался приехать, но как раз сейчас проходит новый курс лечения, рассчитанный на несколько недель, и мы посчитали, что прерывать его не следует.

– Мне так неловко, что оторвала тебя от него.

– О, не беспокойся: все будет хорошо. А я не пропустила бы свадьбу ни за что.

Чувствуя себя просто ничтожеством, Оливия повернулась к Аннабелл.

– А где Лиззи? Я уже целый месяц не держала ее на руках. Надеюсь, она не забыла свою тетю Лив.

– Тебя трудно забыть, – улыбнулась Аннабелл. – Она с Оуэном. А вот и они.

Малышка на руках у брата была похожа на куклу.

– Ты уже рассказала им о Софии?

Оливия закатила глаза на типичное для брата отсутствие такта.

– Еще нет. Она пошла прогуляться.

– А кто такая София? – полюбопытствовала Роуз.

– Наша сестра.

Женщины ахнули, и Оливия повела их в гостиную.

– Располагайтесь поудобнее, и я попрошу миссис Симпсон принести нам чаю. А потом мы с Оуэном, – она просверлила брата суровым взглядом, – все объясним.

Оливия рассказывала про отцовское письмо и наблюдала за целой гаммой эмоций, сменявших друг друга на лице Роуз: боль, что отец написал только Оливии; потрясение, что человек, которого она боготворила, был неверен, и, наконец, нетерпеливое желание познакомиться с Софией и радушно принять ее в семью.

Хорошо, что София была на прогулке, когда приехали их родные. Это дало всем возможность свыкнуться с новостью… или по крайней мере попытаться. У Оливии было больше времени, чтобы переварить это известие, переписать семейную историю, которую прежде считала очевидной, и теперь она видела, как остальным непросто сделать то же самое.

София, вероятно, ушла из коттеджа на момент их приезда именно по этой причине. За то короткое время, что Оливия с ней знакома, девушка проявила удивительный такт и чувствительность, хотя для нее ситуация определенно была сложнее, чем для всех остальных. Она как раз говорила об этом, когда София вернулась, разрумянившаяся после прогулки, и, чуть запыхавшись, произнесла: