Хавьер Аспейтья - Плач Минотавра

— Что ж, с этим мало кто может поспорить, — отвечал я, стараясь тем временем расплескать как можно больше пива: этой ночью я хотел быть абсолютно трезвым.

— Ну а если ты согласен с этим, то согласен и со всем остальным. Ведь очевидно, что в страстных девушках преобладает огонь, что Зевс, хозяин и повелитель молний небесных, тоже полон огня и что огонь, недоступный животным, но слушающийся человека, тоже состоит не из воды, не из земли, но из огня (насчет последнего я был с ним абсолютно согласен: утверждать, что огонь состоит не из огня, было бы просто свинством); ну а если во всех этих вещах основная составляющая — огонь, значит, только огонь отличает человека от животных. Со мной непросто поспорить, не правда ли? — при этом он тяжело дышал, становился все пьянее, словно ребенок радуясь тому, сколько чепухи он выдал на-гора. — Ну, мой дорогой друг, что ты думаешь по этому поводу?

— Я думаю, что любой гусак, если бы мог говорить, сказал бы в точности то же, что и ты, ведь все твои утверждения бесспорны, следовательно, мы ничем не отличаемся от животных, хотя следует помнить, что я говорю чисто гипотетически.

Он нахмурил лоб, словно размышляя над моими словами.

— Вопрос не из легких, — выдал он наконец, поднял свою чашу, подождал, пока я последую его примеру, и опустошил свой сосуд.

Когда философ был уже совсем пьян, он предложил мне соединить наш огонь на моем ложе. Я поднялся и последовал за ним, изображая сильное опьянение. Мы вошли в мои покои, и пьяный тут же рухнул на пол, но я поднял его, уложил на кровать, укрыл шкурами и поспешно удалился. Позже я узнал, что беднягу зарезали во сне. Официальная версия гласила, что во дворец пробрались разбойники, но я прекрасно понимал, что солдаты Эгея приняли несчастного за меня. Что же до меня, то, выйдя из своей комнаты, я отправился в единственное место, где меня никто не стал бы искать, — на женскую половину, где укрывался царевич. Обойти стражу было очень легко, тем паче что на пиру и они хватили лишнего. Я тайком пробрался внутрь, молясь о том, чтобы случайно не угодить в руки моего нежданного палача. Засыпал я под неумелые, но полные страсти ласки греческих прелестниц.

Когда на следующее утро в женские покои вошли Минос и Эгей в сопровождении своих телохранителей, я был уже там. Афинский царь посмотрел на меня с вполне понятным изумлением.

— Надо же! — радостно воскликнул Минос. — А мне сказали, что ты бесследно исчез. Но я-то знал, что ты не оставишь своего царя.

Трясущиеся, словно листья на ветру, девушки выстроились в ряд, отчаянно пытаясь заглянуть мне в глаза. В этот момент я понял, как отвратительна и сладка власть над жизнью другого человека. Я вдруг почувствовал, что в моих жилах течет кровь ахейцев, и в то же время ощутил жуткий, неописуемый стыд. Смущенный, я попросил, чтобы мне принесли мешок, который просил приготовить еще вечером, затем отобрал у покорного Миноса меч, который он всегда носил на поясе, и вытряхнул содержимое мешка на пол. На ковер вылетели кольца, сережки, подвески, кулоны, костяные гребни, золотые колье, серебряные браслеты… Молящее выражение в глазах девушек сменилось хищным блеском, но ни одна из них не осмелилась тронуться с места. Я бросил поверх кучи побрякушек меч. Его усыпанный драгоценными камнями эфес засверкал среди украшений.

— Каждая из вас может выбрать себе подарок по душе, — обратился я к девицам; на долю секунды воцарилось нерешительное молчание, а затем шорох шелковых одежд, смущенный шепот и, наконец, переливистый и яркий девичий смех заполнили зал.

Подобно чайкам, накинувшимся на гору мусора, ринулись благородные афинянки на кучу драгоценностей. Вот две или три клубком покатились по полу, вот еще несколько сцепились друг с другом, и кровь окропила золото и серебро.

Решив, что время пришло, я высунулся в окно и подал солдатам, ожидавшим во дворе, условный сигнал. Заревели трубы, и прозвучал сигнал тревоги, предупреждение о том, что враг входит в город. Услышав его, одна из девушек резко выпрямилась и оттолкнула от себя двух других. Затем она схватила меч Миноса, воздела его над головой и застыла, с трудом сдержав боевой клич. Застыли и остальные девушки. Эгей закрыл лицо руками, а Минос улыбнулся. Я заговорил:

— Вот, господин, тот воин, которого ты хотел найти.

Я сказал это не без удовольствия, ведь простая ловушка, которую я придумал, сработала. Остолбеневший, бледный Тесей переводил взгляд с отца на Миноса, затем на меня. И тут я его узнал: это был тот самый бродяга Пирит, которого я подобрал в Кноссе и отвел в Магог, передав его там Ариадне. Тут я понял, что упустил из виду важную деталь. Женское платье в сочетании с сильными мускулистыми руками и квадратным подбородком смотрелось более чем смешно, а пышный парик не скрывал гладко выбритой головы Пирита, срезавшего волосы по обычаю воинов, чтобы враг не смог схватиться за них; да и воздетый в победном жесте меч вкупе с изумленно-испуганным выражением лица смотрелся нелепо. К моему несчастью, кое-кто из солдат Миноса просто не смог сдержать смех.

Пирит-Тесей вновь посмотрел на меня, и глаза его засветились дотоле незнакомой мне ненавистью. Подобно тигру, он бросился на меня с занесенным мечом. Я беспомощно выставил вперед руки, словно это могло спасти от неминуемой смерти, которая, безусловно, настигла бы меня в тот день, если бы не Эгей. Внезапно он толкнул сына под руку, и тот промахнулся. Из правой руки хлынула кровь, и я с ужасом увидел, что царевич отсек мне мизинец. Я нагнулся и подобрал его с пола, заливая ковер кровью. Лежавший на ладони палец был каким-то маленьким и очень белым, похожим на подыхающую ящерку.

Несколько девушек, проведших со мной ночь, устремились перевязать рану. Я смирился со своей потерей, посчитав ее достойной платой за опасную игру. В голове моей крутилась лишь одна мысль: «Не беда, это же палец на правой руке. Я все равно смогу играть на моей черепаховой лире».

Как бы мне того ни хотелось, я так и не потерял сознание.

Горькое молчание, которым провожал нас пирейский порт, было куда мрачнее недавнего подложного траура. Для жертв отрядили отдельный корабль с черными парусами. Минос, однако, распорядился, чтобы все заложники плыли на его судне, а афинский корабль тащили на буксире: он не хотел неприятных сюрпризов. Последние слова Эгея к Тесею были словами надежды:

— Я верю в тебя, сынок, ты не раз уже показывал себя в деле. Я верю, что ты победишь чудовище и вернешься домой. Если так и вправду случится, возвращайся на нашем корабле, но смени черные паруса на белые, чтобы порадовать отца вестью о том, что его сын и наследник жив.