Элизабет Чедвик - Алый лев

— Ах, вот о чем вы шушукались, когда я пришел!

Она кокетливо улыбнулась:

— В частности, об этом.

Он довольно хмыкнул:

— У леди Элизабет довольно громкий голос, — сказал он. — Это хорошая новость. Жан будет доволен.

Он поднялся и потянулся. Изабель с удовольствием увидела, что его напряженность ушла, и еще она была рада, что он пришел к ней, чтобы поделиться тем, что его тяготило. Не все браки таковы.

— Полагаю, завтра или послезавтра я поеду в Водрей, так что мне лучше найти двух моих старших сыновей. Я им обещал урок рыцарского мастерства. — На его лице проступила грусть. — Кажется, вот совсем недавно я был в их возрасте, и мой отец учил меня делать выпады мечом, размахивая вместо него свитком пергамента.

— А твоя мать, несомненно, смотрела на вас, и сердце у нее уходило в пятки.

— Не уверен. Она понимала, что мой единственный шанс пробить себе дорогу в этом мире — это научиться обращаться с оружием. К тому же самый страшный момент в жизни она пережила, когда мне было пять лет и король Стефан чуть не повесил меня.

Изабель поежилась. Каждый раз, когда Вильгельм упоминал об этой истории из своего детства, о короле Стефане, который взял его в заложники за проступки его отца, у нее внутри все холодело. Его отец не сдержал своего слова, и в качестве кары за это Стефан пригрозил повесить Вильгельма на глазах всего осажденного гарнизона.

— И неудивительно. Если бы кто-нибудь попытался сделать такое с кем-нибудь из наших детей, я бы проводила его прямо к острию меча, — сказала она, скривив губы.

Он печально взглянул на нее:

— Я знаю, любимая. Их брак почти развалился, когда мой отец сказал королю Стефану, что тот может повесить меня, если ему так угодно, и что у него молот с наковальней еще куют и он наделает себе еще сыновей, получше, чем тот, которого он потерял.

Глаза Изабель запылали гневом:

— Если бы я была замужем за твоим отцом, я бы его убила. Он невесело улыбнулся ей:

— Думаю, моя мать тогда была к этому близка. Он чуть не перешел грань. Хотя дожил до преклонных лет и умер в своей постели, — он поцеловал ее в щеку. — Не волнуйся. Никто не собирается брать наших сыновей в заложники. — Нагнувшись, он поднял фигурку Изабель из коллекции кукол Махельт. — Я гляжу, у тебя тоже новый наряд, — он довольно причмокнул. — Мне нравится этот плащ.

— Из ирландского пледа, — ответила Изабель, впившись в него взглядом.

— Я заметил, хотя ты думаешь, что я ничего об Ирландии не знаю. Когда Ричард вернется из своего походя, я попрошу его отпустить меня в Ленстер. Мы достаточно долго ждали.

Изабель уставилась на него. Потом она обвила его шею руками и поцеловала в губы.

— Спасибо! — выдохнула она. — Спасибо тебе! Ухмыльнувшись, он обхватил ее за талию.

— Я собираюсь скоро напомнить тебе, как сильно ты мне признательна. Будь готова.

Она проводила его взглядом; теперь, после того как он разделил с ней свое бремя, его походка снова стала легкой и пружинистой. Потом она с сияющими глазами и зардевшимися щеками повернулась к своим женщинам.

Элизабет Авенел только и ждала, чтобы поддразнить ее:

— Господи, теперь я понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите, что ему стоит только взглянуть на вас — и вы уже с ребенком, — хихикнула она. — Вы выглядите как женщина, которую только что хорошенько удовлетворили.

Изабель рассмеялась и захлопала в ладоши:

— Так и есть. Мы едем в Ленстер!

Выражение лица леди Элизабет было ей наградой.

Водрей, Нормандия, апрель 1199 года

Вильгельм с облегчением увидел слуг, вносивших в комнату подносы с едой. Казалось, с тех пор как на рассвете после мессы он нарушил пост, перекусив хлебом с медом, прошли века, и в животе бурчало вот уже несколько часов. Они с архиепископом Кентерберийским, Хьюбертом Вальтером, провели долгие утренние часы на судебном заседании, верша то, что, Вильгельм надеялся, являлось подлинной справедливостью, хотя он и не был уверен, что все истцы были с ним согласны. От этих умственных усилий у него затекла задница, стучало в висках и жутко хотелось есть.

Оказалось, что у архиепископа тоже проснулся аппетит, судя по тому, как торопливо он благословил еду и подал знак слугам с чашами для мытья рук. Вильгельм вымыл руки ароматной водой, вытер их вышитым полотенцем и немедленно приступил к еде. Несмотря на то что все еще был Великий пост и предложенные блюда не отличались разнообразием, вареный лосось был мягким и сочным, а сладкая пшеничная каша на молоке с корицей, миндальной крошкой и изюмом была просто бесподобна. Грешное блюдо с бледно-желтым маслом стояло рядом с корзинкой хрустящих булочек из овсяной муки, и Вильгельм с готовностью к ним потянулся. Завтра он покается в чревоугодии.

Хьюберт Вальтер покачал головой, глядя, как Вильгельм намазывает масло на хлеб тупой стороной ножа.

— Я смотрю, ты так и не избавился от варварских английских привычек, — заметил он.

Вильгельм пожал плечами:

— Я родился в варварской Англии, а мужчине следует помнить, где его корни, как и то, куда он надеется попасть.

Хьюберт мягко улыбнулся и жестом унизанной перстнями правой руки дал понять, что не станет больше поднимать эту тему. Он тоже смог занять определенное положение в Церкви, начав не столь уж радужно, хотя в окружении, в котором он вырос, английская привычка намазывать масло на хлеб и не была в чести.

Во время еды мужчины не разговаривали о делах. Хьюберт, прирожденный судья, и рад был бы их обсудить, но Вильгельм предпочитал выбросить все из головы, чтобы лучше подготовиться к новым слушаниям.

— Твоя семья быстро растет, — сказал Хьюберт в промежутке между двумя ломтями лосося. — Сколько их уже?

— Четыре мальчика и девочка, — ответил Вильгельм. — Виллу девять, Ричарду семь, Махельт пять, Гилберту скоро два, а Вальтер родился на Рождество.

Он помнил имена и дни рождения всех своих детей памятуя о том, как Вильгельм де Броз однажды признался, что не помнит имена и возраст нескольких из своих шестнадцати детей.

Архиепископ проговорил задумчиво:

— Кто-нибудь из них станет служителем Церкви? Если собираешься кого-нибудь отослать к нам, то знай, что нет хуже судьбы, чем принять участие в Таинстве Рукоположения.

— Если кто-нибудь из них проявит к этому склонность, то я не буду препятствовать, — ответил Вильгельм. — Но сперва я хочу обучить их общим предметам. Я у отца четвертый сын, однако, если бы я дал обеты, и для меня, и для Церкви это была бы полная катастрофа. Мой брат Генрих куда больше подходит для роли священнослужителя.

— Ах, да, епископ Экзетерский, — сказал Хьюберт Вальтер, и сдержанность его тона лучше передавала его чувства, чем сами слова.