Сергей Минцлов - Гусарский монастырь

— Хлеб да соль! — сказал тот, сияя всем своим сытым обличьем и ставя у стенки кулечек, из которого выглядывали горлышки бутылок.

— Мавра, подкрепленьица! Ну, что хорошего поделываете? — спросил Тихона хозяин.

— Да старое все… херес нонче с утра мадерили: нейдет иначе!

— Как же это мадерите? — полюбопытствовал Белявка.

— А так-с: сахарцу в нее кладем жженого да кожи кусочек — для духу. И на малагу его обертываем: для той лакрицу пущаем. Вот для пробы принес вам, Смарагд Захарович, две парочки: одобрите ли?

Шилин подмигнул Тихону.

— Спроворил у тятеньки?

— Да ведь иначе как же — без честных перстов не прожить!

— Попробуем, попробуем… — Шилин принялся за откупорку. — А не опоишь ты нас дрянью какой? — добавил он, нюхая вино.

— Помилуйте, да нешто можно?… — ответил Тихон. — Вина у нас превосходные, первый сорт… Мы не то, что другие, — там ведь фуксин да вода со спиртом, вот вам и вино все: собака ежели лапой в него попадет — неделю выть будет!

— Хорошее винцо!… — с видом знатока проговорил Белявка, отведав его и поглядел на свет, приподняв стакан.

— Уж дозвольте тогда и вам полдюжинки представить? — услужливо предложил Тихон.

— Можно, можно, дозволяю…

— Выкушайте во здравьице! А уж и актриска ж у вас есть, Григорий Харлампыч! Ух-с! — Тихон чмокнул свои пальцы. — Пес ее раздери — до замечательности хороша!

— Антуанетина, что ль?

— Да уж кому больше? Ах, то есть все отдай и пятачок прикинь!

Белявка захохотал.

— А у меня дельце есть до вас, Смарагд Захарыч… — обратился к тому Тихон и поскреб затылок.

— Да уж вижу, что есть, коль с кульком пришел, — отозвался тот. — Ну, выкладывай, что такое?

— Кутнули мы вчера здорово…

— Лапой-то видно не собака в вино, а ты к тятеньке в выручку попал?

Тихон ухмыльнулся, и толстые щеки его, что бугры, сдвинулись к мясистым ушам.

— Все под Богом ходим… — ответил он, поправляя свой кок. — Собрались мы все свои, а тут к нам господина Леонтьева и нанесло и тоже с мухой. Ну, наши жеребцы ведь все стоялые — давай ржать над ними; они в словесность, то да се пошло, а я спьяну-то и того: по скуле их и обеспокоил!

Шилин качнул головой.

— Теперь жаловаться тятеньке хочет и про все рассказать. Уж вы сделайте милость, пособите?…

— Ладно… — пробурчал хозяин.

— Сто лет вам прожить, да двести на карачках проползать! — обрадовано воскликнул Тихон.

— А ты поосторожнее будь! — наставительно сказал Шилин. — Не суй зря кулачищем во всякое рыло. Да и словесность свою поуйми: она у тебя хороша, да дорога только!

Тихон даже прореготал от какого-то веселого воспоминания.

— Это верно, что дорога: за кажное слово надысь квартальному по трешке отдать пришлось!

Все, кроме Зайцева, присевшего на диван за книжку, выпили снова.

Тихон наклонился в сторону Белявки.

— Что я вам скажу, Григорий Харлампыч? — вкрадчиво, с видом кота, оставшегося наедине с крынкою молока, проговорил он.

— Ну-те?

Тихон приставил обе руки к уху Белявки и что-то зашептал ему.

Внимательное сперва лицо актера стало улыбаться; осовелые глаза замаслились.

— Ах ты… бодай те мышь!… — вырывалось у него. — Хе-хе-хе… Ну да уж ладно: сделаю!

Тихон с залоснившимся от жира и удовольствия лицом откинулся назад.

— Стало быть, шабаш, Григорий Харлампыч? Вы для меня постарайтесь, а я вам вот как угожу: по самое иже еси! — Он черкнул себя пальцем по горлу.

Руки их шлепнулись друг о друга в знак заключения союза.

— Ладно, вышлю я тебе ее с репетиции: ты в подъезде театра жди! — пообещал Белявка.

Он встал и начал прощаться; с ним вместе схватился со стула и ушел и молодой Хлебодаров.

— Охота тебе, Смарагд, с этой свиньей вожжаться? — проговорил, опустив книгу, Зайцев, когда за ушедшими затворилась дверь.

— Что ты все ангелов на земле ищешь? — ответил Шилин. — Ангелы, брат, на небесах, а земля это скотный двор небесный — она вся под скотов отведена!

Успех трагедии окрылил Пентаурова. Он чувствовал себя помолодевшим и выросшим и, прогуливаясь в одиночестве в своей зале, мечтал о том, как весть об его замечательной пьесе долетит до Петербурга, как там зашевелятся все и захотят увидать ее… Затем последует триумфальное представление в столицах… статьи в альманахах и ведомостях… всюду его напечатанные портреты… Голова готова была разлететься у Пентаурова от напора радостных мыслей!

Ванька, считавший своей обязанностью подсматривать за барином, передавал в людской, что тот постоянно и подолгу стал простаивать перед зеркалами в зале, причем то задирал голову и засовывал руку за борт сюртука, то, избоченившись, отставлял вперед одну ногу, а руку закладывал за спину; иногда он даже подпрыгивал и взмахивал руками, как бы воображая, что у него крылья.

О том, что успехом своей пьесы он был обязан исключительно Белявке, сумевшему скрасить ее обстановкою и разными актерскими фортелями, он не подозревал совсем. Не подозревал этого и Белявка.

Но неожиданно появилась и черная точка на светлом горизонте Пентаурова: ему передали, что весь город зовет Антуанетину — дубинетиной.

Голос в глубине души подсказывал ему, что молва права — в Антуанетиной было что-то деревянное, и после того, как он узнал ее прозвище, на репетициях, которые он посещал ежедневно, она стала не нравиться ему больше и больше.

А между тем следующая пьеса «Стрелы любви» всецело лежала на плечах героини.

Кем же заменить ее, откуда достать новую, лучшую актрису?

Сколько ни раскидывал умом Пентауров, как ни приглядывался к дворовым девушкам — замены Антуанетиной не было.

Во время одного из таких раздумий носастый Ванька доложил ему, что его хочет видеть Белявка с какими-то двумя людьми.

Пентауров приказал их впустить, и в кабинет вошли Белявка, а с ним долговязый Агафон с черными кудлами на голове и какой-то небольшого роста светлолицый человек в потертом подряснике. Двое незнакомцев низко поклонились барину.

— Насчет басу докладывал я вам-с… — начал Белявка. — Вот он-с… Агафон Присноблаженский!

— А этот кто? — спросил Пентауров, переводя взгляд на другого.

— Это-с?… — Белявка кашлянул в кулак. — Товарищ его… дьячок Стратилат… Служить у вас хочить…

— Да ведь я же не архиерей? — воскликнул, приподняв обе розовые ладошки, Пентауров.

— В театре-с… актером!

— А, вот что… Ну а как же твое дьячковство?

— Уйду-с!… — решительно ответил Стратилат, встряхнув головою. — Ничего в моем звании хорошего нет!

— Что же они у нас будут делать? — Пентауров вопросительно взглянул на Белявку.

— Нужны нам актеры, мало их у нас-с… С ними усякую вашу пьесу поставим! — ответил тот. — И ненадежен у нас Бонапарте!