Сергей Минцлов - Гусарский монастырь

Пентаурова покачала головой, позвонила и приказала явившемуся лакею поднять пакет и отнести его к барышне.

После обеда казачок доложил, что лошади поданы, и Людмила Марковна, перекрестив и поцеловав Леню, уселась в коляску вместе с самой бойкой и молодой из своих приживалок — Марьей Ивановной.

— Христос с тобой! — были ее последние слова, обращенные к Лене. Темные глаза старухи глянули еще раз на девушку, затем обошли дом. — Трогай! — проговорила она.

Шестерик коней дружно взял с места, и коляска скрылась за воротами.

Позднею ночью тревожно спавшей Лене почудилось, что кто-то босиком взбегает наверх по явственно трещавшей среди тишины лестнице. Ноги прошлепали к ее комнате, дверь отворилась, и показалась растрепанная, с измятым от сна лицом Даша, с зажженною сальною свечою в руке.

— Барышня, вставайте! — произнесла она. — Людмила Марковна померла!

Вся окаменев внутри, Леня принялась кое-как накидывать на себя платье. Даша, захлебываясь слезами, помогала ей.

— Где она? — шепотом спросила Леня.

— В Рязани… Человек оттуда какой-то пригнал, вас требует видеть… Не хотел сказывать про барыню; я и тревожить вас не стала бы, если б не сказал!

Леня сошла вниз, и ей казалось, что это не она, а кто-то другой идет по ступенькам; Даша светила ей сзади, и она увидала стоявшего в лакейской среди глубокой темноты незнакомого человека. То был Шилин.

— Не утерпела, наболтала-таки? — досадливо сказал он, приметив до синевы бледное лицо Лени и темные круги, обозначившиеся вокруг ее глаз. — Велено было тебе молчать? Грамотку наказано мне вам передать! — добавил он, вынимая из бокового кармана какую-то сложенную и порядком измятую бумагу. — А ты, — он кивнул Даше, — живо марш вещи барышнины собирать! Со мной они поедут.

— Собирать, барышня? — спросила Даша.

— Да… — бессознательно ответила та, держа в руке бумагу и не разворачивая ее.

Даша откусила от свечи кусок, передала больший из них Шилину, а с другим унеслась обратно, наверх.

— От кого письмо?

— Почитайте, увидите… — молвил, светя ей, Шилин.

Леня развернула, пробежала первые строки и, не веря глазам своим, подняла их на незнакомца.

— Это правда? — дрожащим голосом спросила она. — Это вольная?!

— Она самая…

Столбняк, охвативший было Леню, отпустил ее; она крепко прижала к груди драгоценный документ.

— Кто вам ее дал?

— Дорогой скажу: теперь торопиться надо! — ответил Шилин.

— А пакет со стола взять? — крикнула сверху Даша, выставляя из-за перил лестницы голову.

— Все бери! — отозвался вместо Лени Шилин. — Барышня назад не скоро вернутся!

Даша управилась проворно и появилась с двумя узлами, в которые наскоро попихала белье, платье и что попадало под руку. Шилин потребовал теплый платок, накинул его на плечи Лени и, забрав один из узлов, повел свою спутницу из дома.

Появившийся откуда-то из темноты заспанный лакей с изумлением уставился совсем оловянными глазами на происходившее; Шилин сунул ему узел и велел нести за ними.

— Барыня померла… — шепотом сообщила лакею Даша, и тот вдруг засуетился, заторопился и принялся укладывать узлы в передок стоявшей у самого подъезда брички.

Шилин приехал один, без работника, обычно ездившего с ним за кучера.

— Коляску бы велеть заложить? — сказала Даша. — И лошадок пара всего?

— Доедем и на паре! — отозвался Шилин, усаживая Леню и сам садясь около нее.

— Прощайте!… — произнесла она. — Прощай, Даша!

— Путь добрый, барышня! — ответили с крыльца два голоса.

Бричка покатилась. Леня повернулась и до самых ворот глядела на старый, милый ей дом, неясной громадой рисовавшийся позади; у колонн его, освещенных снизу огоньком свечи в поднятой руке, виднелись фигуры лакея и Даши.

За воротами все исчезло; во тьму вместе с домом ушло все, что было хорошего, светлого и прекрасного в жизни… Леня тихо плакала.

— Скажите, как скончалась Людмила Марковна? — проговорила она.

— Сразу, как и Владимир Дмитриевич покойный! — ответил Шилин.

— Но отчего? Ссорились они со Степаном Владимировичем, кричали?

— Нет, не слыхать про это было… ничего не сказывали люди!

— Смотрите!… — с легким испугом произнесла вдруг Леня. — Зарево как будто над Рязанью?!

— Оно и есть… — равнодушно ответил Шилин, глядя на зловещее пятно, что лужа крови, проступившее на черном, беззвездном небе. — Пожар где-то!

— Скажите, кто вам дал мою вольную? — спросила через некоторое время Леня.

— Барин покойный…

Шилин, слышалось, был озабочен и все поглядывал на зарево.

Леня схватила его за руку.

— Владимир Дмитриевич?! — вскрикнула она. — Почему же вы так долго не отдавали ее мне?

— Виноват, недосуг все было заехать к вам. Не к спеху, думал, вам!

— Не к спеху?! — воскликнула Леня. Укор и грусть были в ее голосе. — Но куда же вы везете меня? Зачем? — словно только что опомнившись и сознав, что делает, спросила она. — Пустите меня: я к Степану Владимировичу не поеду!

— Знаю-с… Не к нему и везу вас!

— Куда же? Кто прислал вас? — Беспокойство Лени все возрастало.

— Посылать никто не посылал, а сказывали Альварец с Роландом, что между вами и господином Пентауровым вышло, я и поторопился за вами съездить…

— Альварец?… Роланд?… Господи, брежу я, кажется?!

— Ничего не бредите — самая явь теперь начинается. Вольная у вас в кармане, господину Пентаурову вас не достать, живи — не тужи, одно слово!

— Так это они подумали обо мне? Милые… и вы добрый!

— Что за добрый? Живых людей не ем, только и доброты моей! А вас пока что у себя устрою: домик у меня есть в Рязани, а как оглядитесь — ваша воля, мчите по белу свету, куда вздумаете!

— Спасибо вам!… — от души вырвалось у Лени. Самые разноречивые чувства переполняли ее: и радость нежданного счастья, и горе по близкому человеку, и признательность к позаботившимся о ней людям… Слезы неудержимо текли по лицу ее.

Зарево понемногу ослабевало, но все еще держалось на небе и, когда пара взмыленных коньков Шилина остановилась у Московской заставы, он спросил у вышедшего из домика инвалида:

— Где это горит, Иван Семеныч?

— А кто ж его знает? — зевая, ответил тот. — Горит и горит… Каждый день, почитай, горит — на все не насмотришься! И что это ты, Смарагд Захарыч, по ночам ездить вдруг стал? — добавил он, открывая и пуская вверх шлагбаум. — Да ты с девкою? Ай да лю-лю! — инвалид свистнул.

Бричка заныряла по рытвинам и выбоинам, и скоро колеса ее загремели по Большой улице; дальний конец ее был ярко освещен, там словно стоял день; виднелась теснившаяся толпа народа, слышались возгласы, шум и треск горящего дерева.

— Это наш, то есть пентауровский дом горит?! — вскрикнула Леня.