Лора Бекитт - Запретный рай

Важнейшие части судна были названы мужскими именами. Но сам корабль получил имя «Эмалаи».

Много дней Морису Тайлю чудилось, что от Моаны остался лишь призрак, дух, не имеющий ничего общего с прежним живым человеком из плоти и крови. Теперь же ему начало казаться, что она медленно возрождается.

Она больше не уносилась в недостижимые дали, она была здесь, рядом с ним, и думала не о прошлом, а о том, что видела сейчас. В той черной бездне, где Моана пребывала последние месяцы, появилось пятно света, лучик надежды.

Она смотрела на здания, многие из которых казались выше облаков, на крыши, сверкавшие, словно лед на вершинах гор, на серебристую ленту Темзы, на гудящую, словно улей, толпу. Моана нашла город красивым, но пожаловалась, что он плохо пахнет.

Ее насыщенное нездешней свежестью, упрятанное в непривычную и неудобную одежду тело двигалось с прежней грацией и гибкостью. Видя, как лондонцы провожают его спутницу взглядами, Морис испытывал уже не неловкость, а гордость.

Он провез Моану по улицам в открытой карете (она была поражена тем, что солнце мчалось по небу за ними, то появляясь, то исчезая за фасадами зданий), завел ее в кафе и пришел в восторг от того, что ей понравился ростбиф и ячменный хлеб. А потом они отправились на поиски Элизабет Хорвуд.

Морис был уверен в том, что если им удастся ее найти, они непременно увидят и Эмили.

При встрече с миссис Хорвуд Тайль испытал определенные трудности: он плохо говорил по-английски. К счастью, поняв, что перед ней француз, Элизабет перешла на его родной язык.

Хотя миссис Хорвуд выглядела слегка встревоженной, похоже, она не догадывалась, что привело в ее дом эту странную пару. Услышав имя Эмили Марен, она сперва смешалась, а после приняла неприступный вид.

— Я не знакома с этой дамой.

— Ее имя ничего вам не говорит?

— Нет.

— А Рене Марен? Вы его знали? Вы когда-нибудь были во Франции?

— Не была. И такой господин мне неизвестен.

Морис переступил с ноги на ногу Элизабет Хорвуд говорила спокойно, но в глубине ее души угадывалось тщательно взнузданное нетерпение. Она не приглашала их с Моаной в дом, она ждала, когда они уйдут. Тайлю казалось, что Эмили и Элизабет очень похожи, но возможно, он ошибался?

Видя, что женщина собирается закрыть дверь, он заговорил сбивчиво и горячо:

— Поймите, все это очень важно для меня… для нас. Ради этого мы приехали в Лондон из Парижа. Вы видите, что моя жена не белая, она полинезийка. Она слишком долго была больна и стала приходить в себя только благодаря этой поездке. Все, чего мы хотим, это увидеть женщину, чье имя я вам назвал, и ее детей. Кроме вас, нам не к кому обратиться. Прошу, скажите, где Эмили. Если с ней что-то случилось, мы постараемся ей помочь.

Морис видел, что Моана нервничает. Наверняка она мало что поняла из их разговора с Элизабет, однако он знал о ее способности воспринимать смысл незнакомых слов неким внутренним чутьем, по интонации человека, по выражению его лица.

— К сожалению, я ничего не знаю.

Когда миссис Хорвуд произнесла эти слова, в ее душе будто что-то захлопнулось. И тогда Моана выступила вперед.

Казалось, в ее душе всколыхнулось пламя, и она разразилась потоком слов, странных, непонятных слов, напоминавших древние заклинания.

Она словно боролась с могучей и темной силой, взывала к неведомым духам. Ее лицо исказилось от напряжения, а речь была полна искренности, отчаяния и невыносимой боли.

Моана говорила так быстро и горячо, что Морис ничего не понял. Вместе с тем он видел, как ее порыв подействовал на Элизабет. Ему казалось, что мать Эмили не может сдвинуться с места. Каким-то чудом Моане удалось потревожить, разрушить, разломать то, что казалось твердыней.

Миссис Хорвуд поднесла руки к лицу, словно для защиты. Она старалась говорить спокойно, но ее голос дрожал:

— Скажите этой женщине, чтобы она замолчала! Я все равно не понимаю, что она говорит. Вы не сможете увидеть Эмили, и вы ей ничем не поможете. Ее приговорили к каторжным работам.

Морис покачнулся от неожиданности.

— Когда?! За… что?!

— Это случилось больше года назад. Насколько мне известно, она пыталась украсть жемчуг в семье, где работала гувернанткой.

— И вы верите в это?!

— Верю я или нет, это ничего не изменит.

— А ее дети?

— Их отправили в приют.

— Вы не захотели взять их к себе?

— Я не могла.

— Но ведь Эмили ваша дочь! Вы не приняли ее? Вы ее прогнали?

На лице Элизабет появились красные пятна.

— Мне было трудно объяснить все это ей и еще труднее — вам. Я живу в мире, где любое нарушение равновесия и привычного ритма приводит к краху. Так получилось, что я оплакала Эмили много лет назад и сейчас не смогла воскресить ее в своем сердце.

— И тогда вы решили втоптать ее в землю.

— Это сделала не я. Да она и сама не святая. Женщина с двумя незаконнорожденными младенцами…

— В каком приюте они находятся? — перебил Тайль.

— Я назову вам адрес. Я… я дала немного денег для их содержания.

Морис не удержался от усмешки.

— Вы очень щедры.

Когда они отошли от дома Элизабет, он передал Моане содержание их разговора. Моана хотела немедленно ехать в приют, и Морис остановил кеб.

— Что ты ей сказала? — спросил он жену, когда экипаж с грохотом тащился по мостовой.

Она повернулась к нему. Возможно, кто-то сказал бы, что эти таинственные нездешние глаза полны угрозы и мрака, но Морис видел в них только непонимание обиженного ребенка.

— Я рассказала ей о том, что со мной произошло, я спросила ее, может ли она объяснить, отчего белые люди так жестоки?!

Сердце Мориса опалило горячей волной. Они никогда не говорили об этом. Это было слишком больно.

Вот и сейчас его горло сдавило мучительное чувство. Наклонившись, Морис поцеловал руки Моаны — он сделал это больше для того, чтобы спрятать свое лицо.

— Значит, нам не спасти Эмалаи? — задумчиво спросила она.

— Боюсь, что нет. Главное, чтобы были живы ее дети, — ответил он, ломая голову над тем, что делать с малышами, мать которых находится в ссылке, а отец, возможно, мертв.

В вестибюле приюта было холодно. Большое голое пространство тускло освещалось газовыми рожками. Толкнув скрипучую дверь, Морис и Моана стали подниматься по лестнице. Спертый воздух был пропитан кухонными запахами. Сверху доносились детский плач и приглушенные женские голоса.

Хотя здесь царила нищета, было довольно чисто. На решетчатых окнах висели белые занавески.

Навстречу посетителям вышла высокая дама с нездоровым желтоватым цветом лица, в шерстяном черном платье с белым крахмальным воротничком. На ее шее висело монашеское украшение с распятием.