Лора Бекитт - Запретный рай

Вода была хрустально-прозрачной, звенящей. Падая с высоты, она образовывала внизу несколько заводей, на поверхности которых плавали глянцевые листья и яркие лепестки цветов и вскипали похожие на жемчужины пузырьки.

Погрузившись почти по шею, Эмили яростно терла тело и полоскала волосы, пока они не начали скрипеть под руками. По ее загорелой коже молниями пробегали солнечные блики, а глаза казались почти прозрачными.

Она не ждала того, что на ее душу снизойдет спокойствие, но это произошло, и она искренне наслаждалась свежестью воды, своей чистотой и близостью Атеа.

Завернувшись в данное Сесилией яркое покрывало, Эмили ступила на прохладную траву. Ее ноги ласкала земля, а волосы перебирал ветер. Она ощущала себя очень легкой, почти невесомой.

— Ты обманываешь отца Гюильмара, я это знаю, — сказала Эмили, когда они шли обратно, крепко взявшись за руки. — Ты веришь в своих богов, а не в нашего.

— Что плохого в том, что я не желаю предавать себя? — спокойно произнес Атеа. — В глубине души каждый из нас знает, во что должен верить.

— Я верю в то, что должна верить, но… не до конца, — вздохнула Эмили.

Атеа понял, что она имеет в виду.

— Каждое последующее мгновение нашей жизни для нас загадка, хотя мы и думаем, будто знаем все наперед. Могла ли ты предположить, что случится с тобой после отплытия с Хива-Оа? Та жемчужина не зря оказалась в твоих вещах. Ты должна была вернуться сюда. И это произошло.

В виду особых обстоятельств Эмили не хотела устраивать торжества. Атеа соглашался с ней, хотя он не мог понять, как можно обойтись без традиционных венков и гирлянд. За их плетение взялись полинезийские прихожанки, а Сесилия подарила Эмили шляпу из тростникового волокна, украшенную ракушками и цветами, которую молодая женщина с благодарностью приняла.

Отец Гюильмар не возражал против венков и гирлянд, потому что с этим, как он давно понял, было невозможно бороться. Однако он настоял на том, чтобы жених облачился в европейскую одежду. Священник понемногу старался одевать местных мужчин в холщовые штаны и рубахи, хотя и не был уверен в том, что это способно как-то повлиять на образ их мыслей. Женщины почти поголовно были замотаны в кричаще-яркие покрывала, которые великолепно гармонировали с их черными волосами, зато скрывали изящные формы их тел.

В результате свадебная процессия представляла собой волнующее и странное зрелище. Кое-кто напоминал героев ярмарочного балагана, другие вопреки всему сохраняли природное достоинство.

На полуголых темнокожих фиджийцев полинезийцы таращились не меньше, чем прежде — на белых пришельцев. Во время венчания и те и другие туземцы куда больше думали о двух зажаренных в земляной печи свиных тушах, чем о том, что говорил отец Гюильмар.

Атеа тоже втайне размышлял о чем-то своем, и только Эмили внимательно слушала священника, пытаясь внушить себе, что в конце концов ее потухший очаг оживет, а душа наполнится новым светом.

Когда они вышли из темной прохладной церкви на слепящее солнце, отец Гюильмар забеспокоился. Со стороны резиденции губернатора двигалась группа белых. Из предосторожности Атеа отвел свое судно за мыс, но сейчас европейцев могли привлечь люди с необычным для Маркизских островов цветом кожи.

На рейде царило необычайное оживление. По воде бежала частая серебристая рябь. В Танохое входила большая шхуна, могущая доставить как новые товары, так и важных пассажиров. На ее мачте реял французский флаг.

К своему удивлению, Эмили заметила среди белых мужчин женщину, одетую по французской моде, с кружевным зонтиком в руках. Священник сказал, что это жена нового губернатора.

— Очень приятная дама. Мне придется подойти и поздороваться с ними.

Как и ожидал отец Гюильмар, темнокожие люди вызвали в свите губернатора любопытство, а кое у кого и тревогу.

— Они неопасны, — успокоил священник. — Это гости на свадьбе моих прихожан.

Поймав взгляд белой женщины, Эмили сочла нужным приблизиться. К сожалению, она не успела посоветоваться с Атеа, но времени на размышления не было. С одной стороны, это знакомство могло им повредить, но с другой — оказаться невероятно полезным. Все зависело от того, каких взглядов придерживаются губернатор и его супруга.

Священник представил свою гостью:

— Это Эмили Марен, дочь известного путешественника Рене Марена.

Мужчины во главе с губернатором поклонились, а его жена протянула Эмили руку. Это была миловидная женщина лет тридцати.

— Шарлотта Лаво. Это ваша свадьба? Поздравляю! — поискав взглядом предполагаемого супруга Эмили и не найдя, она добавила: — Кажется, пока мы с вами единственные белые женщины на этом острове. Думаю, нам предстоит много дел.

— Не знаю, останусь ли я здесь. Мой муж…

Эмили оглянулась на Атеа, который неподвижно стоял в своем красном венке и с белой гирляндой на шее. Как и всегда, в нем ощущалась мощная энергия, замершая и вместе с тем готовая выплеснуться наружу. Выражение его лица было гордым и строгим, но не надменным.

В глазах супруги губернатора промелькнуло изумление, но она тут же овладела собой.

— Нам будет приятно познакомиться с вашим мужем, — сказала она и оглянулась на своего супруга. — Не правда ли, дорогой?

Благородный лоб губернатора прорезала морщинка. Сделав шаг вперед, он слегка наклонил голову, но руки не протянул: как догадалась Эмили, не потому, что счел это недостойным своего положения, а просто поняв, что Атеа не ответит на рукопожатие.

— Вы вождь с Хива-Оа? Я слышал вашу историю. Вы пока что не собираетесь покидать Нуку-Хива? Если нет, прошу пожаловать в мой дом, скажем, завтра. Мы могли бы поговорить. А сегодня мне предстоит встреча с новым начальником гарнизона.

Сказав это, губернатор поспешил на причал, потому что пассажиры шхуны успели сесть в шлюпки и теперь приближались к берегу.

Поняв, что им не грозит опасность, новобрачные вместе с отцом Гюильмаром задержались на берегу. Эмили хотелось поговорить о новом губернаторе, но потом ее внимание привлекло нечто необычное, и она умолкла, устремив взгляд на прибрежные воды.

На носу первой шлюпки стояла женщина в европейской одежде. Однако она не была белой, ее тело навек опалило тропическое солнце, а глаза были темны, как ночной океан. Куда проще было представить ее обнаженной до бедер, с волнующими холмами грудей, прикрытых только бусами из ракушек или цветочной гирляндой, да волною волос.

Ее фигура выражала такое нетерпение и готовность, что казалось, она готова броситься в воду и достичь берега вплавь, но ей мешал ребенок, которого она держала на руках. Рядом стоял мужчина, тоже с ребенком; возможно, ее муж, хотя он был европейцем, французом в военной форме.