Марина Фиорато - Венецианский контракт

Фейра пошла по следу, миновала сторожку и потеряла его в траве. Она покачала головой. Разговоры сестры Бенедетты о демонах-ящерах помутили её разум: ей не мешало бы хорошенько выспаться.

Первое, что она обнаружила, открыв дверь своего дома, – страницы Библии, разбросанные по всей комнате. На полу валялась её одежда – бельё, плащ, рубашка и бриджи.

Затем она увидела самого демона – с содранной кожей, застывшего на полу возле огня, словно его породило пламя.

Фейра потеряла сознание и рухнула на стул, но когда она открыла глаза, то пожалела, что очнулась.

Теперь она видела, что существо на полу – это человек. Он заговорил – странным, сдавленным голосом, губ у него не было: «Прошу простить меня. Я не могу носить ни одежду, ни обувь».

Фейре вспомнились запрещенные гравюры Андреаса Везалия, объявленные дьявольскими христианской церковью, которые они с Аннибалом рассматривали по вечерам. Она вспомнила изображения человеческого тела с содранной кожей, так что можно было видеть работу мышц и сухожилий, – тела, которое при этом двигалось, стояло или ходило с открытыми глазами. Это чудовище словно сошло со страниц научной книги, однако в своей изуродованной руке он держал книгу веры – остатки Библии, которую подарила ей Бадесса.

Девушке вдруг показалось, что это страшный сон – она понимала язык демона. Она отвернулась от него и посмотрела на страницы латинских писаний, разбросанных по всему полу.

– Ты это сделал? – прошептала она.

Существо, казавшееся взволнованным, взмахнуло окровавленной рукой.

– Не могу найти. Я пытался, но не смог.

– Чего не можешь найти?

– Белого коня. Янычары когда-то были христианами. Мой отец был командиром башни в Искендеруне и последователем пророка-пастуха. Так что я хорошо знал книгу неверных, до того как меня привезли в Константинополь – в лоно истинного Бога.

Знакомое имя пронизало мрак кошмара, в котором оказалась Фейра.

– Кто ты?

Он обратил на неё свои жуткие глаза – без ресниц, без бровей, горящие в окровавленном черепе; где-то она уже видела этот обжигающий взгляд.

– Ты не узнаешь меня? – спросил он.

Она кивнула – медленно, словно во сне.

– Я знаю тебя, – проговорила она. – Ты Такат Тюран.

Во дворце дожа она видела собственными глазами, как огонь поглотил его. Как же ему удалось выжить?

– Но… я думала, ты погиб во время пожара.

– Погиб.

Она опустилась на колени, ужаснувшись при мысли о том, как он, должно быть, страдает.

– Чем облегчить твою боль? – она вдруг вспомнила следы на пристани. – Оливковое масло?

Существо кивнуло.

– А ещё врач дал мне опий.

Фейра достала свой медицинский пояс, задержав дыхание: от его оголенной плоти разило гнилью. Она влила черную жидкость прямо ему в рот, и хотя опий потёк по его обожженным щекам, он проглотил немного. Это, казалось, придало ему сил.

– Я хочу попросить тебя сделать благое дело.

– Меня?

– Я умираю.

Нет смысла врать.

– Знаю. Вдруг всё встало на свои места, словно детали мозаики.

– Четвёртый конь, – сказала она, – смерть.

– Да. И скоро я встречусь с ней лицом к лицу.

Она не удовольствовалась этим.

– Но ведь речь идет не только о твоей смерти? Должно быть ещё что-то. Первый конь – вороной, это чума [4]. Мой отец привез её на корабле. Второй конь – рыжий, это огонь [5]. Смерть – четвертый, бледный конь. А третий?

Он молчал, закрыв глаза.

Она повторила в нетерпении.

– Что несёт белый конь?

– Время на исходе. Жребий брошен. Но я должен попросить тебя о последнем одолжении. Я хочу, чтобы ты отправила мои кости обратно в Константинополь. Я должен быть похоронен рядом с правоверными и получить награду на небесах. Ты обещаешь?

Фейра встала; она больше не испытывала сострадания к нему.

– Расскажи мне о белом коне. – Её голос – холодный, как лёд. – Иначе я похороню тебя под камнями церкви. Здесь, совсем недалеко есть храм Святого Варфоломея. – Она нагнулась к его жуткому лицу. – Я вырву плиты самого алтаря и зарою тебя там, клянусь. Рассказывай. Белый конь. Чего ещё ждать Венеции?

– А если расскажу? – захрипел он, теряя силы.

Она заставила себя смягчиться.

– Тебя положат в гроб и отправят…, – она задумалась. Не султану, он не окажет почестей человеку, отдавшему свою жизнь за него, – Хаджи Мусе, врачу Топкапы. Он передаст тебя священникам, они помолятся и воздадут тебе почести. А теперь рассказывай.

– Во дворце Топкапы есть комната, – начал он. – Личная комната султана. Я был там однажды, когда получал распоряжения. Там мраморный пол, на котором изображены семь морей и все земли.

Фейра теряла терпение. Такат бредил, она часто видела такое перед концом.

– У него целые флотилии, у моего господина, обшитые металлом, – снова послышался ужасающий шепот. – Корабли высотой с его колено. Он может передвигать их, как Аллах направляет смертных своей рукой.

Фейра стиснула зубы; у него почти не осталось времени. Путь на остров, видимо, отнял у него много сил, и она с ужасом думала о боли, которая пронзала его каждый раз, когда соленые брызги попадали на его оголенную плоть. Она схватила его за масляные плечи и слегка встряхнула, и пальцы её погрузились в мягкие ткани его мышц.

– Забудь о металлических кораблях. Рассказывай – коротко и четко.

Он поднял на неё глаза.

– Белый конь – это война.

Фейра похолодела.

– Продолжай.

– План султана состоял в том, чтобы ослабить город чумой и огнём. Первые кони – всего лишь предвестники. А сейчас, с весенним приливом, он направит сюда свою армаду, чтобы захватить Венецию. Это будет самое грандиозное морское сражение за всю историю. Лепанто по сравнению с ним – ничто.

Фейра видела, как ему тяжело говорить, остатки губ висели над почерневшими сломанными зубами в постоянном оскале, но она не давала ему покоя.

– Когда?

– Они нападут на двадцать девятый день мая. Этот день важен для султана из-за событий тысяча четыреста пятьдесят третьего года.

Фейра нахмурилась.

– Тысяча четыреста пятьдесят третьего?

– Тебе эта дата известна по нашему летоисчислению. Восемьсот пятьдесят семь.

Фейра медленно выдохнула. Все османские дети учат эту дату в школе – это день величайшего триумфа Империи над Западным миром.

– Падение Константинополя, – выдохнула она.

Теперь существо могло только кивнуть.

По христианскому календарю до этого судьбоносного дня оставалось две недели. Надо действовать, снова, если она хочет спасти город от последней скорби.

Но Таката Тюрана не спасти. Она дала ему ещё опия, но он быстро угасал и не смог проглотить ни капли. Фейра снова смазала маслом его чешуйчатое тело, но когда огонь угас в камине, Саламандра угас вместе с ним, словно не мог жить без питающего его пламени.